Вдвоем против целого мира

Полянская Алла

Пончиком звали рыжего Мишкиного кота. Он был огромный, пушистый и царственный. Мишка любил Пончика невероятно. Он рос вместе с этим котом – Пончик попал к ним в дом в тот год, что родился сам Мишка, ребенок без Пончика отказывался есть и спать. И кот всегда находился рядом, стоило Мишке переступить порог дома. Они все очень любили ласкового и незлобивого Пончика, они становились старше, и Пончик тоже. На словах это проще, чем в действительности, но в один ужасный день Мишка обнаружил Пончика мертвым на грядке с лилиями. Горю его не было предела. Соня в то время уже не приходила в их компанию, Илья тоже дичился, а Татьяна с Дариушем оказались тут как тут, он нашел Пончика,

а они уже здесь.

Мишка Ерофеев, взрослый парень, плакал над телом своего друга так, как никогда в жизни не плакал. Это было его первое настоящее горе, первая потеря, которая положила конец его детству – случилось нечто непоправимое, и мир стал другим. Если бы кто-то сказал – ну чего ты ревешь, это всего лишь кот! Мишка бы этого человека, пожалуй что, и ударил бы.

– Мы вместе похоронили Пончика в коробке из-под маминых сапог. Я завернул его в наволочку, мы вырыли могилу, и я закопал его. – Мишка вздохнул. – Пончик был для меня… ну, другом, что ли. У нас была какая-то особая с ним связь, все понимали, что он мой – даже Ромка это понимал. Мы с ним дышали вместе, я и не знал даже, как это – нет Пончика. И тут его не стало, мне жить не хотелось, ребята, вот честно вам говорю! Мать даже профессора Миронова пригласила, тот прописал мне какие-то таблетки, я от них спал, и это было лучше – спать и не думать, что Пончика больше нет и никогда уже не будет. Отец хотел принести в дом другого котенка, но я… в общем, это была плохая идея. А через четыре дня я проснулся утром: Пончик сидит на окне и смотрит на меня. Я подумал, что мы зарыли просто похожего кота, а мой Пончик – вот он, где-то шлялся и наконец вернулся, бродяга. Мир снова стал прежним. Я даже ущипнул себя – нет, вот он, мой Пончик, сидит на подоконнике. Я бросился к нему, чтобы взять на руки… А он так и сидел, смотрел на меня.

– Чучело?! – Маша выдохнула это, замирая от жалости. – Как же…

– Они вырыли его и отдали таксидермисту. – Мишка одним глотком прикончил стакан с пивом и сжал его в кулаке. – То, что они убили его, я не могу доказать. Но думаю, что убили. Он же доверчивый был и знал их, мог подойти, если приманили вкусненьким. А то, что они выкопали его и отдали Пончика… чтоб из него сделали… В общем, они были под окном оба. И Танька хохотала так, что на ногах не могла устоять. А Дариуш показывал, какое у меня выражение лица.

– А ты?

– А я, Машенька, смотрел на них и не видел. Потом вошла моя мама, увидела… это. И услышала, как Дариуш пересказывает, как менялось выражение моего лица. И меня увидела тоже. Ну и сделала так, чтоб ни Дариуш, ни Татьяна больше не переступали порог нашего дома.

– Как?

– Не знаю, Маш. – Мишка вздохнул. – Это… ну, чучело… мама унесла. Дариуш и Танька, когда увидели ее в окне, мгновенно перестали смеяться – взрослых они в эти проделки впутывать не планировали. Мама позвала Елену Станиславовну Оржеховскую, она тогда только начинала практику детского врача. Елена Станиславовна уколола мне что-то, и я уснул до вечера. Больше мы об этом не говорили никогда. Я не знаю даже, сказала ли мама о случившемся отцу и Ромке. Вчера я приехал с совершенно определенной целью, ребята. Я собирался подлить Дариушу и этой дряни в напитки очень сильное слабительное. Настолько сильное, что они бы обгадились прямо в своем банкетном зале.

– Подлил?

– Нет, Владь, не подлил. – Мишка вздохнул. – Посмотрел на них – двое богатых, не знающих, куда себя деть, великовозрастных недоумка. Ведь это полоумными нужно быть, чтобы делать то, что они делают. Ну, я их сайт имею в виду. А Пончика я не забыл, конечно. Папаша Дариуша подал мне на утверждение один проект. Я его

зарублю, и он потеряет много денег, очень много. И тогда придет ко мне с заманчивым предложением, от которого я бы ни за что не отказался, я же не святой. Но я откажусь – в память о Пончике, и о том, что они сделали. Понимаете? Слабительное – это так, ерунда. А вот когда он миллионы потеряет – и из-за чего, из-за ерунды в его понимании, а он их потеряет, вот тогда я буду считать, что шутка удалась и мы квиты.

– Кошмар какой-то. – Илья обвел всех взглядом. – А ты, Соня?

– А я схожу в дом, принесу салфетки. Влад…

Она тронула его плечо, и он понял: Соня просит его рассказать ее историю. Она не в состоянии снова повторить ее.

Соня направилась к дому. Конечно, салфетки были просто предлогом, сейчас ей нужно как-то переварить все услышанное. Каждый из ее друзей был так или иначе обижен Дариушем и Татьяной. Они давно знали друг друга, и о слабостях друг друга тоже знали. Каждый из них, пережив «шутку», был ранен, но залечивали они эти раны порознь. И шрамы до сих пор дают о себе знать.

– Пора это отпустить.

Но Соня понимала, что легче сказать, чем сделать. Слишком многое ей придется отпустить.

На крыльце стоит ящик. Соня удивленно смотрит на нее – что это? Квадратный картонный ящик. Снова Дарику и Таньке неймется? Но любопытство пересилило, и Соня осторожно подняла крышку.

Три коробки с туфлями. Вот что имел в виду вчерашний парнишка, когда сказал: остальные вам завтра доставят. И доставили же!

Зазвонил сотовый, Соня машинально взяла трубку.

– Софья Николаевна, я звоню, как договаривались.

Она уже забыла об Афанасьеве. Накрепко, напрочь забыла. И тут эти туфли… Неудобно получилось.

– Дмитрий Владимирович…

– Что, снова я не ко времени? – Афанасьев смеется. – Вы заняты?

– Мы тут собрались у меня… шашлыки там, пиво…

Она понимает, что по-хорошему должна предложить Афанасьеву присоединиться, учитывая коробки с туфлями на крыльце и то, что он вчера спас ее от ужасной пытки каблуками, но с другой стороны – как на это посмотрят остальные? В кои-то веки собрались своей компанией, и придет какой-то совершенно чужой человек, после всех этих откровений…

– Я понимаю. – Афанасьев вздохнул. – А как насчет завтра?

– Отлично! – Соня воспрянула. – Завтра – отлично! Дмитрий Владимирович, мне туфли доставили, я не думаю, что…

– Ни слова больше, Софья Николаевна, это мелочи! Я вам перезвоню часиков в десять утра, вы не возражаете? Или это рано?

– Нет, в десять – самое то, буду ждать с нетерпением.

– Это самое приятное, что я слышал за последние дни. Софья Николаевна, не смею вас задерживать, до завтра.

Она спрятала сотовый в карман, занесла коробки с туфлями на веранду, взяла пакет с салфетками и пошла по дорожке в сторону озера, думая о том, что надо что-то делать с воротами, проходной двор ей совершенно ни к чему.

– Соня, смотри, как мы решили вопрос с напитками! – Маша старается быть веселой, и у нее почти получается. – Мишка привязал веревку и опустил все бутылки в пакете на дно озера. Там вода холодная, мигом остынут.

– Тоже дело. – Соня садится за стол. – Кола нагрелась, в холодильнике есть холодненькая?

– Есть. – Маша достала бутылку. – Смотри, а вот и Дарик и Танька.

Соня обернулась – по дорожке как ни в чем не бывало шли Дарик и Татьяна. Соня вдруг подумала, что если вот прямо сейчас взять и утопить их обоих в озере, то никто никогда не узнает, куда они подевались. Но озеро после этого станет непригодным, а это не дело. Да, нужно менять ворота, чтобы запирались.