Вечер потрясения
Шрифт:
– Вы должны понять, Эндрю, что здесь, на южном направлении, назревает кризис, чреватый колоссальными потерями, – настойчиво произнес генерал Камински. – Потери уже исчисляются сотнями, и если мы не примем решение сейчас, забыв о гуманности и прочей чепухе, вскоре счет убитым может пойти на тысячи. Нужно действовать немедленно, чтобы победить, чтобы все жертвы не оказались напрасными!
Эндрю Стивенс выслушал предложение Камински бесстрастно, ничем не выдав своего потрясения. Командующий операцией лишь пару часов назад ступил на литовскую землю, и теперь наблюдал, как штабные офицеры вместе с солдатами из подразделений связи разворачивают на краю летного поля аэродрома Вильнюса командный
– Я понимаю это, обстановка и впрямь напряженная. Но сами вы понимаете, что предложили, Мэтью, – сухо произнес Стивенс, когда его собеседник умолк. – Вы сознаете, к чему это может привести, представляете примерные потери? Это будет бойня! И потом, президент едва ли даст санкцию, ведь именно этого он стремился избежать с самого начала!
В эти минуты нетрудно было испытать шок, и все же оба, и Камински, и Стивенс, оставались, прежде всего, военными, а, значит, были достаточно циничны, чтобы любое, даже самое жестокое предложение, самый кровавый замысел не отметать сразу, просто испугавшись каких-то последствий. Эффективность – вот то, что возвели в абсолют люди в погонах, минимум потерь при максимальном результате. И идея Хоупа вполне отвечала этой простой формуле.
– Соотношение сил на моем направлении не оставляет никаких шансов Хоупу и всему, что еще осталось от Третьего бронекавалерийского, – не менее сухо ответил командующий Десятой легкой пехотной дивизии. Элайджа Хоуп точно так же доверился генералу, как и те пять сотен парней, что приняли смерть под гусеницами русских танков. Но командиру Третьего бронекавалерийского полка и всем его бойцам еще можно было помочь. – Они все погибнут, а через несколько часов русские танки уже будут здесь, в Тбилиси. Решить проблему может только ядерный удар, и я настаиваю на том, чтобы нанести его немедленно, сейчас же, Эндрю! Пара боеголовок, сброшенных на русские колонны, решит исход сражения, частью уничтожив противника физически, а частью деморализовав его, тех, кто уцелеет после бомбардировки.
– Оборвать разом тысячи жизней, пустить в ход то оружие, которое никто и никогда не предполагала всерьез использовать в настоящем бою?! Дьявол, это безумие какое-то! Ни Пентагон, ни Белый Дом никогда этого не допустят. Эта война не должна перерасти в ядерный конфликт ни в коем случае, запомните это!
Противоречивые чувства кипели в затянутой в сукон мундира душе Эндрю Стивенса. С одной стороны, Камински предлагал простой, быстрый и дешевый способ вырвать победу из рук врага, с минимальными жертвами среди своих солдат, да и среди вражеских тоже – увидев вздымающийся в небеса ядерный гриб, мало кто будет готов продолжить бой, стоит только понять, какие силы пришли в действие. Но при этом командующий операцией "Доблестный удар", не только офицер, но и политик – высокий чин обязывал – сознавал и то, что эхо даже одного взрыва докатится и до американских берегов. Генерал Стивенс сомневался, и не мог скрыть свои сомнения, а потому его собеседник, очевидно, все понимая, продолжал свое наступление.
– Убьем тысячи, верно, – согласился Мэтью Камински, лишь удвоивший натиск, поскольку чувствовал, что требуется всего одно, последнее усилие. – Но сохраним жизни десяткам тысяч, в том числе и самим русским. С минимальными потерями мы остановим наступление, прекратим этот кошмар разом! Это будет ограниченный удар, несколько тактических боеголовок, и только, – пытался убеждать он. – Минимум ущерба при максимальном результате. Да разве президенту будет лучше оправдываться перед всей нацией о сотнях погибших американцев,
– Но вы, черт возьми, и должны отыскать такой выход, – раздраженно ответил Стивенс, впервые не знавший наверняка, как должно поступить. – Вас именно для этого и наделили полномочиями, генерал. Ваш вариант лежит на поверхности, он прост, эффективен, верно, но то, что хорошо на поле боя, не всегда годится в политике.
– И все же вы должны поддержать меня, Эндрю. И мы не можем мешкать – парни генерала Хоупа вот-вот окажутся под огнем русских, и тогда будет поздно!
– Мы свяжемся с президентом, с Белым Домом, Мэтью, – неожиданно согласился Эндрю Стивенс. – Вы правы, время играет против нас. Но вы сами сообщите свой план, а потом пусть президент решает, как быть.
Генерал Камински кивнул, хотя должен был морщиться от омерзения. Стивенс, проявив трусость сейчас, когда это было совершенно недопустимо, снял с себя ответственность, устранившись от проблемы, будто его не касалось то, что сейчас заваривалось в приграничных русских степях. И все же это была победа, командующий Десятой пехотной получил шанс, и теперь должен был рассчитывать только на себя, на свое красноречие, и молиться, чтобы обсуждения не затянулось надолго – в этом случае любое решение окажется уже бесполезным.
Механик-водитель послушно рванул рычаг тормоза, едва услышав приказ, прозвучавший в динамике танкового переговорного устройства Р-124, и командирская машина БМП-1КШ, скрипнув мощными тормозами, замерла, остановившись так резко, что людей, находившихся в десантном отделении, бросило вперед на переборку и друг на друга. И, как только бронемашина замерла, Николай Белявский рывком распахнул тяжелую крышку люка, по пояс высовываясь из довольно тесного проема.
Полковнику Белявскому прежде, еще в те времена, когда он восстанавливал конституционный порядок в одной кавказской республике, довелось лишь раз увидеть, что происходит с танком при прямом попадании кумулятивной ракеты, и потому он знал, что может увидеть сейчас. Громада танка Т-90 замерла в полусотне метров от командно-штабной машины, глыба металла, покрытая пятнами копоти, под которыми едва угадывался причудливый рисунок камуфляжа. Длинный ствол мощного орудия, оказавшегося бессильным против противника, парящего над землей, уткнулся в землю – башню сорвало с погона, когда внутри сдетонировал боекомплект, но, как это частенько случалось, не отбросило в сторону.
– Суки, – прорычал командир полка, представив, как все произошло. Гнев сжигал полковника изнутри, ярость, чувство собственного бессилия, сдавливали грудь, сжимая сердце, стоило только представить последние мгновения жизни трех человек, экипажа грозной боевой машины. Огненная игла, тонкий жгут кумулятивной струи, пронзил бортовую броню, заполнив все внутреннее пространство пламенем, и когда огонь добрался до зарядов, рассованных по всему боевому отделению, боевую машину буквально разорвало изнутри. – Падлы!
Николай знал, что экипаж погиб быстро, возможно, даже ничего не почувствовав, не поняв даже, откуда явилась смерть, хотя порой такие секунды растягиваются в настоящую вечность, полную страшных мук. Чувствовать, как жадное пламя пожирает твою плоть, как от жара плавится кожа, и боль прокатывается по всему телу через еще неповрежденные нервные окончания, достигая мозга прежде, чем сознание милосердно угаснет… Нет, такой смерти Николай Белявский не желал, но знал, что именно такой конец, скорее всего, уготован ему, и ждать придется не долго.