Вечер потрясения
Шрифт:
– Устроили настоящую мясорубку! Еще чуть-чуть, и мы сами стали бы рыть себе могилы. Мы ведь здесь были, как на ладони, точно мишени на полигоне, ни защищаться, ни прятаться!
– Мы должны были появиться еще раньше, – сдержанно ответил командир зенитного полка, сознававший, что каждая секунда промедления была оплачена самой дорогой валютой – жизнями танкистов и мотострелков.
– Да уж, они нас здорово потрепали. Одиннадцать танков за пару минут, полной роты как ни бывало, – сообщил Белявский, уже успевший выслушать доклады командиров батальонов, едва сумевших перевести дух. – И еще полтора десятка бронемашин в придачу.
И еще четыре зенитные установки "Тунгуска-М", мог бы добавить командир полка. Четыре боевые машины были уничтожены американскими летчиками,
– Но их потери намного более тяжкие, – попытался утешить товарища по оружию командир зенитчиков. – Ваши парни свалили, по крайней мере, четырех янки, и мы "замочили" еще столько же, возможно, повредив еще пару машин. Они лишились чуть ли не целой эскадрильи! Настоящий разгром, черт побери!
Белявский согласно кивнул. Верно, лишившись трех "Тунгусок", за каждую из которых полковник, что уж греха таить, без колебаний отдал бы целую танковую роту, расстреляв большую часть "Игл", удалось завалить четыре "Тандерболта", оказавшихся крепкими орешками. Доказательства этих побед были перед глазами у командира полка – двух катапультировавшихся пилотов штурмовиков уже нашли, захватив заодно и куски обшивки с бортовыми и заводскими номерами сгоревших машин. Правда, подоспевшие истребители сравняли счет – неподалеку сочилось струйками дыма то, что недавно было самоходной зенитной ракетно-артиллерийской установкой "Тунгуска-М", четвертой из списанных на безвозвратные потери. Ракета "Мейверик" впилась ей точно в борт, кумулятивная струя добралась до коробов с тридцатимиллиметровыми снарядами, и корпус буквально разорвало на куски, похоронив экипаж под грудой обломков.
– Чертовы динозавры! – с ненавистью прорычал Белявский, вспомнив, какой ценой досталась каждая победа, как половина полка лупила из всех стволов по каждой сбитой машине врага, порой безо всякой ощутимой пользы.
Бронированные машины только с виду казались неповоротливыми, а на самом деле мало уступали маневренностью иному истребителю. Чертовски живучие, американские штурмовики, закованные в титановую броню, держались в воздухе, даже лишившись одного двигателя. А их ракеты и пушки, кажется, били без промаха, точно поражая цели, несмотря на плотнейший огонь с земли. Крупнокалиберные "Утесы" и еще более мощные КПВТ оказались совершенно бессильны перед этими машинами, и теперь, потеряв большую часть зенитных установок, Николай Белявский с ужасом думал о том, что случится, если – когда, а не если! – "Тандерболты" вернутся вновь.
– Американцы крепко получили на этот раз, – задумчиво произнес командир зенитно-ракетного полка. – Но я не верю, что они нас оставят в покое – не для того янки заварили эту кашу. Потери просто заставят их быть чуть более осмотрительными, но для нас мало что изменится. – Офицер словно читал мысли Белявского, и тот лишь молча кивал в знак полнейшего согласия. – В следующий раз против нас бросят не одну, а три или четыре эскадрильи, нас задавят числом. Запас ракет у моих "Торов" не бесконечный, а на каждый американский самолет приходится тратить их по две или даже по три – у янки отличные станции постановки помех, да и летчики их, оказавшись атакованными, действуют уверенно, без намека на панику.
– Чтобы избежать боя с их авиацией, мы должны сойтись с янки вплотную, на расстояние выстрела из пушки, на дистанцию прицельного выстрела из автомата, и тогда никакие самолеты не помогут, ну не станут же они, в самом деле, кидать бомбы на головы своей пехоты! Но для этого нам предстоит еще долгий марш по степи, и без зенитного прикрытия нам едва ли удастся такой бросок. Нас сожгут на дальних подступах. Поверь, у янки на это будет достаточно времени.
Командир зенитно-ракетного полка сухо кивнул, поморщившись от досады. Доказательства слова Белявского были повсюду – степь оказалась буквально усеяна остовами уничтоженных танков и бронемашин, покрытыми копотью стальными глыбами,
– Без противовоздушной обороны нечего и думать совершить этот марш, – мрачно выдавил из себя Николай Белявский. – Здесь, в этой степи, мы как на ладони! Нас обнаружат из космоса и затравят задолго до того, как мои танкисты увидят в прицелах вражеские позиции. Против авиации нам не выстоять, надежда только на твоих ракетчиков, полковник!
– Со штабом дивизии связь установить нам не удается, – рассудительно, слишком спокойно, если учесть, что рядом, буквально в сотне метров, чадил сгоревший танк, а чуть дальше курился дымок над обломками вражеского штурмовика, промолвил командир зенитного полка. – Наши силы разбросаны на территории, слишком большой, чтобы мой полк мог защитить все подразделения. Полагаю, действуя совместно с твоими танкистами, половник, мы сможем добиться успеха. У вас зенитных комплексов немного осталось, мы же только вступили в бой, и пока еще не растерял все силы. Наступаем вместе, я так думаю.
– Согласен, – без колебаний кивнул Николай Белявский. – Атакуем немедленно. Время работает против нас, так что на месте оставаться нельзя. Выступаем сейчас же, к черту потери, к черту раненых! Прокрой моих ребят на марше, если в небе появятся янки, а уж потом мы вцепимся в глотку америкосам мертвой хваткой, и не отстанем, пока не перегрызем ее!
Степь вновь огласил рев десятков мощных моторов, похожий на голодный рык вышедших на охоту хищников. Оплакивать погибших товарищей было некогда – враг не станет ждать, он сделает все, чтобы остановить полк здесь, на равнине, где не и намека на укрытие, и это понимал каждый, кто был под началом полковника Белявского. Время скорби еще придет, и будет еще четвертый тост, тот, который пьют, не чокаясь, пока же настала пора действовать, чтобы гибель тех, кто навсегда останется в степях, не оказалась напрасной.
– Бойцы, наши потери велики, многие уже не вернутся в строй, но победа осталась за нами, – произнес полковник Белявский. Он не строил свой полк, каждый солдат и офицер находился на своем месте, в боевом отделении бронемашины, за рулем грузовика, за рычагами управления, готовый сорваться в атаку по первому приказу. Но каждый слышал эту яростную речь, проникавшую в саму глубину уже успевших очерстветь от избытка крови и витавших всюду смертей сердца. – Мы снова победили, враг, понесший не меньшие потери, отступил, обратился в бегство, почувствовав на себе всю силу нашего гнева. Никто не сможет остановить нас, сдержать наш порыв. Ваши товарищи мертвы, но вы можете почтить их память своей местью, и это будет намного лучше, чем скорбные слезы. Мы продолжим наступление, вышвырнем американских ублюдков прочь с нашей земли, раздавим их, сотрем в порошок! Пока остается хотя бы один снаряд, пока в баках найдется хотя бы каплю топлива, мы будем наступать, уничтожая любого, кого встретим на своем пути! Эта война завершится только нашей победой. Забудьте о страхе, забудьте о смерти, только вперед, в бой! И пусть горько пожалеет тот, кто осмелился придти к нам с оружием! Не давайте пощады, убивайте врагов, пока можете сражаться!
Полные ярости и силы слова командира разносились по эфиру, проникая за броню боевых машин, замерших, сжавшись в готовности к очередному стремительному броску, рывку через степь, уже вдоволь напившуюся свежей крови. Все, кто еще мог держать оружие, слышали грозный призыв полковника, сурово хмуря брови, стискивая челюсти, сжимая сильными пальцами рычаги и маховики наводки орудий. Бой, страшный, жестокий, породил в их душах лишь еще большую, чем прежде, ярость, еще большую готовность идти до конца – отступать было уже поздно.