Вечер трудного дня
Шрифт:
За всю свою почти девяностолетнюю жизнь Таисия четырнадцать лет была замужем и пятьдесят лет вдовой.
Жили сестры сначала порознь. Реже всего Анна появлялась в глубокой и темной коммуналке Елизаветы, на окраине Петроградской стороны, возле Малой Невки. Дверь Елизаветиной шестиметровой комнатки выходила на кухню. Наверное, здесь еще «при господах» обитала кухарка или горничная.
А теперь жила Елизавета, коренная ленинградка, перемогшая блокаду. Она-то блокаду пережила, а вот ее семнадцатилетняя дочь Нинуха не пережила.
Бывать у Елизаветы Анна не очень любила, зато любила бывать у Санечки, в огромном замысловато устроенном доме на улице Пушкарской. Имелось там два входа: парадный — и тогда подниматься приходилось на узком, как школьный пенал, и точно так же пахнувшем лифте, и со двора — тогда пешком на высокий шестой этаж по черной лестнице.
Если по черной, то попадаешь сразу на большую коммунальную кухню. Посередине этой кухни стояла огромная печка-плита, которую при Анне даже пару раз топили, но в основном использовали как общий стол, где в строгом порядке мостились керосинки и примусы. Но это было уже совсем не долго. Потом провели газ.
Синеглазая, всегда блондинисто-завитая Санечка тоже жила в маленькой комнате и тоже недалеко от кухни.
Что делать, если ей, одной, большей площади не полагалось. А с тех пор как Анна стала ее помнить, Санечка всегда была одна. Во всяком случае, никого сколь-нибудь внятного, кроме, разумеется, певца Магомаева, в ее жизни не наблюдалось. Хотя в те, младшие Аннины годы, далеко еще не старая, веселая и даже немного разбитная Санечка любила «ездить на юга». В Анниной памяти сохранилось звучное название не то города, не то мужчины — Аккерман.
Иногда в разговорах сестер возникали фантомы, люди, о которых говорить с Анной не полагалось. Перекинувшись между собой парой фраз о чем-то только им понятном, сестры меняли тему. И долгое время для Анны оставалось загадкой, кто это такой — «Санечкин Бен» и откуда такое необычное имя.
Потом, когда Анна выросла и ей, по мнению сестер, «уже можно было знать», оказалось, что Бен был из тех немецких коммунистов, которые в начале тридцатых бежали от гитлеровского режима в Советский Союз. И вот они прибежали и какое-то время даже еще пожили. А потом Сталин и Гитлер вроде как закорешились, и немецких товарищей, «камрадов» то есть, стали потихоньку сводить на нет.
Санечка познакомилась с Беном в Доме культуры имени Первой пятилетки на танцах, и была у них очень сильная любовь. Но потом Бена забрали прямо из ее комнаты на Пушкарской. Санечка ходила хлопотать за Бена. Но кем, в сущности, она ему была? И все же она ходила и ходила, пока ей не сказали, что лучше ей не соваться, целее будет. Тем более, сказали, вашего немецкого знакомого уже нет в живых. Тогда Санечка повернулась и пошла домой. И ямочки на щеках разгладились сами собой. И только после войны опять появились.
Много лет спустя Анна, перебирая оставшиеся от бабок вещи, обнаружила старую записную книжку, а в ней маленькую, даже меньше паспортной, фотографию красивого молодого
В Санечкиной комнате на Пушкарской часто собирались сестры и брат их Владимир, уже похоронивший свою жену. Приходили обычно и еще две «девочки»: маленькая колченогая и тугая на ухо Рыжая (имя испарилось) и Аннина тезка, красавица Анна, или Нюня, как еще в младенчестве окрестила ее Анна-младшая, и это детское имя осталось за Анной-старшей до самой смерти.
Нюня была предметом Анниного обожания. Высокая, худая, всегда стройно одетая, с неизменной укладкой на коротко стриженных волосах и беломориной в тонких пальцах, она была словно из другого мира. «Беломором» Анну было не удивить, сестры все, кроме Санечки, курили: Павла и Елизавета начали в блокаду, Таисия — вернувшись из эвакуации. Но только у Нюни вынимание сухой, наполовину полой, точно отстрелянная гильза, папиросы, постукивание полым ее концом по шершавой квадратной пачке, проталкивание внутрь маленькой ватки вместо фильтра выходило как-то по-особому элегантно и значительно.
Про Нюню была известна притягательно-мрачная история о том, как она в Гражданскую войну, почти девчонкой, сторожила зачем-то могилы на Марсовом поле.
Нюня стояла на пронизывающем ветру в бушлате и с винтовкой возле костра. И это, должно быть, страшно ей не подходило. Потому что, как поняла Анна позже, была Нюня типичной дамой ар-нуво, с высокой шеей, красивым изломом бровей, рук и коленей, и подходили к ее тонкой фигуре не бушлат и прочая революционная спецодежда, а ниспадающие долгими складками платья и широкополые шляпы с лентами и цветами.
Над левой бровью у Нюни была маленькая вмятина и нежный на ощупь шрам. Но это оказалось не следом бандитской пули или, на худой конец, памяткой от ревнивого любовника, а швом после онкологической операции. Ласковая и всегда льнущая Анна любила целовать Нюню в эту вмятинку, и однажды Таисия не выдержала и сказала Анне, чтобы она этого больше не делала: «ведь мало ли что». И видно было, с каким трудом далась Таисии эта фраза: она понимала, что как бы предает подругу. Но от этого Анна только прониклась к Нюне добавочной любовью и целование шрама не прекратила.
В Санечкиной коммуналке обитали очень интересные, на Аннин взгляд, соседи.
Например, в огромной комнате, многоступенчато, точно кулисами, перегороженной разноцветными ширмами, жила балерина Кировского театра («Мариинки», как упрямо говорили сестры), и она иногда Анну к себе приглашала.
Анна бродила среди ширм, разглядывала несметные балеринины сокровища в виде шалей, склянок с духами и пудрами и осторожно гладила нежно-розовые, похожие на припорошенные пыльцой крылья бабочки, сбитые на носках пуанты.