Вечер трудного дня
Шрифт:
Потом мужчины вышли на балкон курить, а поэтесса ловким цыганочьим жестом раскинула карты и сказала, что ждет Анну большая-пребольшаая любовь.
— Этого не может быть, — тихо откликнулась Анна.
— Может. Еще как может, — ответила поэтесса и посмотрела темными прекрасными глазами туда, где на балконе стоял ее друг вместе со Стасом.
И Анна тоже посмотрела, но ничего, кроме вздыхавшей звездной черноты, не увидела.
И опять они сидели, пили шипучее красное вино, разговаривали под тихую музыку. Несколько раз Анна вроде бы даже немного дремала, не закрывая
Наконец воздух за окном стал влажным и жемчужным, а еще через полчаса тонкие розовые порезы облаков проступили на небе.
Утром Анна и Стас отправились назад. Долго стояли на остановке, ожидая автобуса. В голове у Анны звенело после бессонной ночи, а тело было легким, почти невесомым. Дурачась, она встала на поребрик, отделяющий тротуар от проезжей части, и взмахнула руками, точно собиралась взлететь.
Стас почти грубым движением отдернул ее от края и несильно встряхнул: «Не делай так больше». Анна удивилась, но спорить не стала. Тем более, что подошел автобус.
Их вечернее и ночное отсутствие было замечено, и молодящаяся критикесса Евграфова, сидевшая с Анной за одним столом, доверительно-игриво поинтересовалась, уложила ли Анна «этого красавчика».
Предполагалось, что такие вопросы вполне уместны здесь, на море, где внезапные курортные романы — эго что-то само собой разумеющееся.
Вечером опять было общее заседание. Знаменитости витийствовали на пятнадцатом этаже, на застекленной с трех сторон веранде, на фоне гомерического заката, а где-то за Кавказским хребтом, сам еще в это не веря, рушился Третий Рим.
Но метафоры и обобщения сейчас не достигали сознания Анны. Горящей щекой она чувствовала взгляд Стаса, а когда оборачивалась в его сторону, то всякий раз оказывалось, что смотрит он сквозь нее, на море, и ее вроде даже не видит. Как она вчера не видела его на балконе.
Вечером, когда было уже совсем темно и ветер слегка шевелил тростник и пересыпал из ладони в ладонь песок на пляже, они подошли к молу. Потом медленно пошли по молу вглубь, а когда дошли до конца, до его самой крайней, уходящей в море, точки, Стас сказал:
— Я женат, и у меня трехлетний сын.
— Разве это все уже имеет значение?
Они стояли в круге света, который отбрасывал фонарь, и все пятнадцать этажей окон, выходящих на эту сторону, могли при желании наблюдать, как два человека одновременно шагнули навстречу друг другу.
Стас наклонил голову и поцеловал Анну. А она, хотя и ждала этого, ничего не почувствовала. Вернее, не почувствовала ничего, что чувствовала в сходных ситуациях раньше. Никаких там дурацких «вспышек страсти», вычитанных где-то «ватных ног» и прочей лирики. Был только огромный, как море за спиной Стаса, покой. Все в мире встало на свои места. Как будто все прошлые и грядущие потери были возмещены этим прикосновением. Все начиналось сначала. Обычная шкала ценностей и обычные представления о порядке вещей не работали в этих новых пространстве и времени. Анна поняла, что теперь по отношению к Стасу она то же, что и тонкая прибрежная полоса по отношению к подступающему и берущему ее пядь за пядью морскому приливу.
Около
Потом улыбнулся, покачал чему-то головой и открыл дверь своей комнаты.
Свет Анна не включала: так же, как и вчера, ей не хотелось отделять себя от пространства, в котором теперь существовал Стас. В открытую балконную дверь потянуло сигаретным дымом. Анна вышла и заглянула за тонкую бетонную перегородку, отделявшую их балконы. В двух шагах от нее Стас курил, облокотясь на перила и тихо улыбаясь в темноту.
Повернув голову, он увидел Анну, молча кивнул ей и протянул руку, словно приглашая совершить еще одну прогулку, шагнув прямо с балкона в нестрашную, сквозящую звездами пустоту. Так они постояли немного, сцепив пальцы над бездной и молча наблюдая, как набирает силу звездопад. И верно, сегодня на конференции кто-то рассказывал про метеоритный поток. Леониды… Красивое название. Потом стало холодно, Стас сказал, что пора спать, и они расцепили руки.
Утром Анна проснулась от птичьего гомона. Раскидистая крона дерева под окном кипела какой-то птичьей мелочью.
Так было каждый день, так будет завтра, послезавтра… Но сегодня было что-то не так. Она поняла причину тревоги, которая поднималась из подвздошья и уже дошла до сердца. Через пять дней уезжать! Господи, да что же это… Все кончится? Она открыла глаза, встала, вышла на балкон прямо в ночной сорочке и босиком.
Все было не такое, как ночью, не льнуло, не вглядывалось. Горы отступили, и море тоже будто отодвинулось и лежало гладкое и к Анне равнодушное. Шоссейная дорога уходила на Пицунду, и по ней полз автобус. Ногам было холодно. Анна тихо позвала Стаса, но он не ответил. Она осторожно перегнулась и заглянула за бетонную перегородку.
На балконном полу стояла пепельница, полная окурков. Дверь в комнату была открыта, и ветер тихо шевелил занавеску. И когда занавеска приподнялась, Анна увидела Стаса. Он лежал на кровати, полусползшее одеяло открывало грудь, левая рука свесилась до пола, голова его была запрокинута на подушке, и казалось — Стас безбоязненно подставляет горло под чей-то нож.
Анна вцепилась в перила. Она испугалась, что сейчас свалится вниз со своего балкона, так закружилось у нее все внутри от желания припасть к груди Стаса, прикрыть руками его горло, закрыть своим телом его тело.
В это время кто-то окликнул ее снизу. Анна покачнулась и тихо выругалась: критикесса Евграфова грозила игривым пальчиком и улыбалась. Старая дура совершала свой утренний моцион перед завтраком. Ну вот, теперь ей будет о чем поговорить в компании. А не один ли черт, будет она говорить или не будет? Какое все это имеет отношение к Анне и тому, что с ней происходит?
— Привет! — Стас стоял на балконе и смотрел на нее смеющимися глазами. Он был уже одет в синие джинсы и светлую, накинутую на голое тело рубашку.