Вечер в Муристане
Шрифт:
Моисей Израилевич Фрид, Мишкин дед, растолковывал самому себе недельную главу Торы. Заслышав дверной звонок, он положил Книгу высоко на шкаф и отпер дверь.
— Здравствуйте, меня зовут Зиновий Семёнович. Миша занимается у меня в студии мультипликацией, и я хотел бы об этом поговорить с кем–нибудь из его родителей, — проговорил пришелец.
Старики мирно потолковали. Кто откуда родом, кто как здесь оказался. Затем Зиновий Семёнович приступил к делу:
— Вы понимаете, Миша — чрезвычайно талантливый мультипликатор. У него потрясающее чувство материала, удивительные
Моисей Израилевич неожиданно рассвирепел. Он сорвался с места и заметался по комнате.
— Ни в коем случае! Ни в коем разе мой внук не станет советским режиссёром! СОЗДАВАТЬ и ОЖИВЛЯТЬ МИРЫ подвластно лишь Одному Ему. А всё, что в этой области напридумывали людишки, — это чистой воды идолопоклонство! Чистой воды! Мой внук не будет делать мульти–пульти!
В ярости Моисей хватил кулаком по торцу книжного шкафа, и неустойчиво закинутое на верхотуру Пятикнижие, распахнувшись на заложенной шёлковой закладкой недельной главе, шлёпнулось на лысину сидевшего на притиснутом вплотную к шкафу диване Зиновия Семёновича, и, оттолкнувшись от неё, сбросилось на пол.
— Вот! — пуще распалился Моисей Израилевич, поднимая и поспешно целуя Писание, — Даже сам Всевышний, Господь Бог наш, Царь Вселенной, не желает, чтобы Мишка сделался каким–то там гойским мультипликатором–оживлятелем.
Несчастный Зиновий Семёнович растерянно откланялся. Он направлялся в этот дом в уверенности, что его похвалы и рекомендации найдут положительный отклик в родительских сердцах, и никак не ожидал, что наткнётся на подобное мракобесие, да ещё заработает шишку от самого еврейского Бога.
Моисей Израилевич никому не рассказал о визите Зиновия Семёновича. Ему хотелось забрать Мишку из студии, но уважительного повода для этого не нашлось. Сам же Мишка не говорил дома о режиссуре. Одно дело — ходить в кружок, и совсем другое — огорошить родителей своим решением заняться такой недосягаемой профессией. Правда, мама его поняла бы.
Мишка сам чувствовал, что его призвание — ткать на экране свой мир, затягивающий зрителя, заставляющий думать и жить по своим законам. Ему казалось, что он знает всё об этой профессии с рождения. Единственное, чего он не знал и не понимал, — это как заставить не рисованных человечков на экране, а актёров на сцене играть в придуманную тобою игру. Театральные режиссёры казались ему высшей расой. А театральные актёры — несчастнейшими людьми, чьё искусство состоит лишь в том, чтобы на замкнутом пространстве сцены подчиняться чужой воле. Делить свою жизнь на сотни чужих.
Превращение Катерины
Летом между восьмым и девятым классами умер Зиновий Семёнович. Оплакав учителя, троица покинула Дом Пионеров, прихватив свои работы.
Мишка решил зайти с другого конца профессии и в девятом классе записался в агитбригаду Лазарского, как только был объявлен набор. Но не затем, чтобы кого–то агитировать, а ради общения с настоящим театральным режиссёром.
Борька после ухода из студии подался в триатлон. «Очень удобно» — говорил он, — «Пока тепло, бегаем и ездим на велосипеде, а зимой будем в бассейне
Катерина же за лето между восьмым и девятым превратилась в дивную красавицу. Ещё не зная силы своей красоты, она и не догадывалсь, что в параллельном мире, в городе Дюссельдорфе, танцует и музицирует такая же девушка, её ровесница и почти копия.
В результате Катиного преображения, учебный год в девятом классе начался с раскола. Мальчики, все, как один, чохом влюбились в Катьку. Влюблённость была замешана на новых параметрах Пороховой, на жалости к существу, доселе унижаемому и на рыцарской готовности защищать это существо до последней капли крови. Девочки великодушно решили включить Катерину в свой круг, коль уж она приблизилась к мировым стандартам. Но Порохова–красавица предпочла остаться с теми, кто любил Порохову–дурнушку. А мужская половина класса приняла в компанию всю троицу, без исключения.
Все уже давно упрвшивали Катерину присоединиться к агитбригаде, она отказывалась, не видя никакого смысла в выкрикивании речёвок. Но сегодня, когда выяснилось, что Лазарского скоро заменит волшебная Таисия Фрид, Мишка решил возобновить попытки залучить Катьку в коллектив. Ему не хотелось, чтобы Таисия чувствовала себя неловко среди сплошных пацанов. После репетиции Мишка направился к Катерине, проговаривая про себя убедительную речь. Речь состояла из дифирамбов Таисии. Какая она красивая — ей уже двадцать шесть, а выглядит лет на двадцать, не больше, и какая она живая, и приветливая, и смешливая, и как теперь, без Лазарского, все пойдет замечательно.
Катя уже ждала его, и, как только он вошёл, схватила за руку и увлекла в свою комнату.
Мишка никак не мог привыкнуть к её новому облику, к лёгкости светлой гривы волос, чистоте линий, к огромным синим глазам, к маленькому носику, словно удивлявшемуся, куда это подевались толстые прыщавые щёки подростка и откуда взялись нежные ланиты юной красавицы. Мишка по–взрослому позавидовал тому мужику, которого Катерина будет так нетерпеливо хватать с порога по–настоящему, а не из детской дружбы.
— Катюха, ты чего?
— Ничего, знаю я тебя — сейчас папа с мамой придут — и всё, будешь с ними беседовать, так и не поговорим, как следует.
Мишка любил старших Пороховых, с ними было просто и интересно. Мама у Катьки работала программистом, а папа играл на саксофоне в джаз–оркестре при филармонии. В доме обсуждался самиздат, велись разговоры о джазе, роке, кино, накрывались столы, за которыми собирались и музыканты, и программисты, тут же топтались и дочь с друзьями.
— Катюха, у меня к тебе дело.
— Миш, если ты зовёшь меня в эту вашу так называемую агитбригаду, то ты мой ответ знаешь.
— Да погоди ты. Лазарский–то уходит. Он теперь стал главным режиссером, слышала? Вместо него кружок будет вести одна актриса.
— Какая ещё актриса?
— Таисия Фрид.
— А, знаю. Я ее видела в арбузовской «Тане». И в «Филумене Мартурано». Я так удивилась, что Филумену играет та же актриса, что и Таню. Таня обычная, хорошенькая, советская. А в ее Филумене и страсть, и материнство, и коварство. И голос низкий, с хрипотцой, а не пионерский, как у Тани. Одним словом — талантливая актриса в кои–то веки появилась в нашем захолустье.