Вечная любовь

Кутузова Елена

Когда она впервые поняла, что её тянет к Шону, испугалась. Богатый, знаменитый, интересный... Это началось еще на раскопках? Уля старательно вспоминала и не могла вспомнить. Шон был не в её вкусе: худощавый, даже немного женственный. Но здесь, в пустыне, недостатки вдруг обернулись достоинствами: самоуверенность превратилась в надежность, жеманность - в осторожность, худощавая гибкость делала Шона прекрасным бойцом. Чего стоили те прыжки вокруг Костяного демона! Каждое движение - продумано, отточено, как лезвие чуть изогнутого клинка.

За

ними он следил строго. Вот и теперь прежде чем забраться на верблюда, проверил, легко ли мечи выходят из ножен. И, поймав взгляд Ули, улыбнулся ободряюще.

Она отвернулась. Но, несмотря на страх, она была уверена в одном: ей Шон вреда не причинит. Почему - сама не знала.

Чтобы смыть яд олхой-хорхоя, ушло много воды, и Шон урезал дневные порции. Всем, кроме Ульяны. Она сначала возмутилась, но через несколько дней с благодарностью принимала дополнительные глотки теплой, начинающей попахивать затхлостью влаги.

– Потерпи. Скоро доберемся до колодца, отдохнем... А там и до гробницы рукой подать, - успокаивал Шон.

Уля верила, хотя и не понимала, как умудрились найти захоронение в подобных условиях. Это кого в такую даль понесло? Но мужчины только плечами пожимали, ссылаясь на судьбу.

В неё верили все. В судьбу и удачу. И радовались, что Ульяна согласилась ехать, хотя она сама была уже не уверена в правильности решения. То, как началась экспедиция, больше походило на фильм ужасов. И в один из дней Уля поймала себя на том, что молится. Раскачивается в такт шагов неторопливого верблюда и шепчет «Отче наш», - может быть, неправильно, забывая половину слов, но от всей души.

16

Как ни растягивали воду, настал день, когда последние капли были разлиты по фляжкам, а опустошенный бурдюк отправился в кожаный мешок, к своим собратьям.

– Потерпите, сегодня к вечеру должны добраться до воды, - успокоил товарищей Шон, но Уле показалось, что он больше к ней обращается, чем к мужчинам.

И, стиснув зубы, поклялась себе терпеть - быть единственной оберегаемой женщиной в коллективе, несомненно, приятно. А вот слабым звеном - не очень.

Солнце словно с ума сошло: палило, как ни в один день до этого. Даже небо казалось каким-то белесым, словно выгоревшим. Пустыня понемногу теряла цвета, окружающий песок с торчащими из посеченными ветром камнями не стали мертвенно-белыми, как вываренные кости. Их тоже хватало: тут и там ветер раскидывал песок, открывая взору то кусок позвоночника, то ребра, то череп, пялящийся в пустоту темными провалами глазниц. Кому они принадлежали, Уля не могла понять, но явно не людям.

Это радовало, но знойный ветер вызывал головную боль, а воды, чтобы перебить вкус горячего песка, не осталось.

– Потерпи еще немного!

Лица Шона не было видно за длинным

шарфом, которым он укутывал не только голову, но и лицо, однако глаза улыбались. Это не могли скрыть даже темные стекла солнцезащитных очков.

И Уля терпела, потеряв интерес ко всему, кроме колодца, который, по словам спутников, находился поблизости.

Не удивила её и смена окружающего. Песок почти исчез, уступив место таким же белым камням. Мелкие, с горошину, и большие, с голову верблюда, они образовывали лунный ландшафт, а склоны вырастающих впереди скал только усиливали сходство.

– Где-то здесь...

Шон, остановив верблюда, оглядывался по сторонам. Подъехавший Басан вытянул руку, указывая на тонкую расселину правее тропы. И караван направился прямо туда.

Животные беспокоились. Ревели, упирались, взбрыкивали. И даже Улин спокойный верблюд тревожно вытягивал шею, с шумом вдыхая раскалённый воздух. Она заволновалась:

– Там точно... никого нет?

– Только ветер!
– Шон на мгновение снял очки и зажмурился от яркого солнца. Но между ресниц льдисто сверкнули синие глаза, даря мнимую прохладу.
– Верблюды воду чувствуют!

Расселина оказалась шире, чем казалось. Она закручивалась внутри скалы, так что сверху, наверное, это все напоминало гигантскую морскую ракушку. Изнутри тоже - ветер запутывался в паутине расселин и оставался у входа, так что стены казались гладкими, словно отполированными.

– Кто это сделал?
– Уля наклонилась с седла, чтобы коснуться рукой поверхности. Показалось, погладила жесткую теплую шкуру какого-то животного. Скала словно дышала, а изнутри доносилось странное биение.

Снова вспомнился демон. Тот тоже стучал костями. Но мужчины не тревожились, заявив, что это ветер бьется о скалы снаружи.

Уля подняла голову. Просвет между стен сужался все больше, но еще виднелась крохотная щель, в которую глядело белесое небо. Вскоре исчезла и она, и все же зажигать фонари не понадобилось: потолок то тут, то там зиял круглыми дырами с кулак размером. Они, как червоточины, пронзали камень, и солнечные лучи умудрялись осветить пещеру. Особенно много их было в круглом зале, которым закончился ход.

Пол усеивали камни различных размеров. В стенах виднелись железные кольца для факелов и ниши для вещей. У некоторых валунов кто-то стесал верхушку, превратив в подобие столов. А в глубине пещеры виднелся загон для животных.

Провал в полу обрамляли плоские камни. Деревянное квадратное ведро рассыпалось, и веревка, к которой оно крепилось, почти сгнила.

– Давно сюда никто не заходил.

Шон глубоко вздохнул, принюхиваясь. И нахмурился:

– Водой не пахнет!

Мужчины разом бросились к колодцу. Кожаное ведро, привязанное к новой веревке, полетело в провал. Все напряженно прислушивались. Всплеска не последовало.

В пещере повисла гнетущая тишина. Никто не хотел озвучить выводы, но все знали: впереди - мучительная смерть от жажды.