Вечная мерзлота

Ремизов Виктор Владимирович

Белов молчал. Хотел сказать, что тогда всем было голодно, что у него мать с сестренкой тоже перебивались с хлеба на воду. Промолчал. И без того все было понятно.

– И это все Сталин твой, мрази кусок! – Романов будто очнулся, стал прежним, огонек нежности потух, взгляд отупел тяжело, о него снова можно было железо гнуть. – Сколько же баб и ребятишек он загубил…

Глаза Романова, подсвеченные костром, застыли в ненависти. Белов замер. Он знал, что Романов не любит Сталина, но таких слов от него не ожидал.

– Я очень тебя уважаю, дядь Валь, но говоришь ты так только от слабости, личную обиду простить не можешь. Прости меня, но это мелко, не нам судить Сталина! Мы все… мы

не можем оценить его масштабов! Я не понимаю, как можно не уважать его, столько сделавшего для всех людей?! – Белов встал от волнения. – Я не могу слышать, когда так про него говорят! Да, тебя сослали, всю твою семью… это несправедливо, я понимаю! Но это могло случиться в такой огромной стране… Ясно же, что и враги есть, и в органах тоже… это открыто в газетах пишут! Но как не видеть всего остального?! Мы столько сделали под его руководством! Войну выиграли страшную, фашистов остановили! А здесь, рядом с тобой – какая стройка разворачивается! Где еще такое видано?! И я на ней вкалываю, честно вкалываю на свою Родину! Живу яркой, полной жизнью! И мне быть ему неблагодарным?!

Белов замолчал, он забыл с чего начал, ему остро жаль было Валентина, который не видел большой и прекрасной жизни вокруг. Романов ковырял палкой в костре и, кажется, не слушал.

– Щенок ты недоделанный, Саня… – Валентин поднял глаза полные тоски. – Ты же его кореш, сука, из одной миски хлебали! И ты веришь им!

– Надо все выяснить, – еще жестче заговорил Белов, – мы сейчас ничего не знаем! Вон Фролыч, мой старпом, когда его отца взяли, с ним разговаривать невозможно было, а весной отпустили, дали год и тут же по амнистии освободили. А ведь было за что – он лоцманом судно вел… Надо перебарывать личную обиду и добиваться справедливости! СССР – самая свободная страна в мире! И это сделал он! Сталин!

Романов отвернулся в костер, сморщился устало:

– Тебе одну ночку на конвейере [68] постоять… может, поумнел бы. Мишка три месяца у них!

– Не надо, ты не знаешь, может, все не так плохо! Надо потерпеть, дядь Валь, я все узнаю, с Макаровым обязательно поговорю…

– Ты сам-то понимаешь, что мелешь?! Человека арестовали, а я, его отец, не знаю, за что, в чем он обвиняется? Когда взяли? Где он? Он – человек или пачка папирос?!

Белов молчал, упрямо глядя на Валентина, думал – прямо из Туруханска надо позвонить.

68

Многочасовой и многодневный допрос, когда следователи, сменяя друг друга, не дают подозреваемому спать.

– Гордость ты свою бережешь! А ведь у тебя на глазах все! Вон лезут зэки из трюма твоей баржи, а наверху сержант с бойцами, и у всех ремни с солдатскими пряжками, и они со всей дури херачат всех подряд и куда придется! Просто так! Для своего удовольствия! И смеются, когда мы, как блядешки вертимся, бошки свои прикрываем! Знаешь, почему ты этого не видишь? Потому что отворачиваешься! И арестовывают без вины, и судят без суда…

– Я зэков возил, такого не было!

Валентин очнулся от его слов, а скорее от своих воспоминаний, глянул тоскливо, может представлял, как его Мишку гонят сквозь такой строй. Вздохнул с судорогой, перекосившей лицо:

– Да не смотрел ты в ту сторону! Просто не смотрел! Как будто этого нет… Страшно, ведь, авось пронесет!

Романов застыл, продолжая думать о сказанном, потом увидел ложку у себя в руках, полез было попробовать картошку, но вдруг решительно взял весь котел и снял с огня. Поставил возле:

– Будешь? – машинально кивнул на парящую уху.

– Буду! –

Сан Саныч подал миску.

– Сам наливай, я не хочу! – Романов поднялся и, неторопливо закуривая, ушел по тропинке.

Белов поел ухи, он был голодный, посидел, слушая осторожную тишину – шелесты, всплески, влажный ночной ветерок вдруг возникал, пробегал по кустам и траве у воды. Сан Саныч зевнул судорожно, Романова не слышно было, подумал, не прилечь ли, но встал и пошел по тропе, прорубленной в ольшанике.

Романов сидел, сгорбившись, на бревне на конце песчаного мыса. Еле видно его было. Утки, свистя крыльями, пронеслись над головой. Сан Саныч подумал подойти и сказать что-то хорошее, как-нибудь помириться, но не придумал. Валентин сидел, не шевелясь.

Вернулся к костру, подбросил дров и прилег под навесом. Хотел подумать, о том, кто же все-таки прав, Романов с его ненавистью или он с его светлой верой. И тут же, неудержимо зевая, провалился в сон. Костер трещал, искры долетали до телогрейки и гасли.

Проснулся от холода, с трудом сообразил, где он, и стал раздувать погасший костер. Первое чувство, которое пришло – помириться пойти с Мишкиным отцом. Ему сейчас нелегко, а я обязательно поговорю с Макаровым… мысли, просыпаясь, зашевелились в голове. Солнце поднималось, над водой в их проточке стоял густой туман, но наверху было хорошо, ясно. И настроение полезло весело в эту голубую небесную гору.

Белов зачерпнул воды котелок, повесил на огонь и пошел к Романову. Тот возился с бакеном. Пустынно было вокруг, много-много безлюдной воды, песок мыса с замытыми бревнами, мокрые мели через которые катились волны, высокие дюны острова, уходящего за поворот. Чайки бездельно и молча летали, посматривая на одиноко работающего мужика.

Сан Саныч подошел, сел на бревно, Романов вязал к бакену тонкий металлический тросик.

– Помочь, дядь Валь? – предложил Белов.

Романов только мотнул головой, натянул тросик, затягивая узел, и встал. Морщины на его лице как будто посерели за ночь и весь он изменился, совиный, всегда чуть хищный взор обмяк. Он посмотрел на Белова, как на незнакомого человека, качнул головой:

– Пойдем, поднимать пора.

В ближайшей сети возился костеришко [69] на полпудика, несколько щук и стерлядок. Романов показал, где стоит следующая. Белов подгреб, Валентин взялся за сеть и начал выбирать, но вдруг сеть в его руках натянулась. Романов присел, уперся коленями в борт, рыба продолжала тянуть, разворачивая лодку. Валентин заискал глазами топор, Белов подпихнул его ногой, сам вытягивал голову, что там за бортом. Романов выплюнул недокуренную папиросу и решительно потянул сеть, поверхность впереди вспучилась темным бугром, но рыба не показалась, о борт ударилась небольшая стерлядь, бакенщик принял ее себе под ноги, дальше сеть шла скрученная одним прочным жгутом. Валентин глянул на Белова, соображая, чем тот может помочь.

69

Костеря – Енисейское название небольшого осетра.

Белов бросил весла и подался вперед.

– Не-не! – замотал головой Валентин. – Перевернет!

Рыба не собиралась сдаваться, опять пошла вперед, за ней полубоком, тянулась лодка. Вода бурлила, Романов, выгнувшись спиной, держал, руки побелели от напряжения, потом потянуло так, что борт накренился к воде и Валентин невольно отпустил сеть. Только что вытащенную стерлядь утащило за борт, но движение неожиданно прекратилось. Недалеко от лодки с шумом вывернулось мощное тело хозяина реки, хвост ударил по поверхности и все стихло.