Вечный запах флоксов (сборник)
Шрифт:
Люська догнала ее, повисла на шее и горячо зашептала ей в ухо:
– Хорошо, если девка! Да, мам? Танькины шмотки сгодятся! А вот если пацан…
Мария обернулась к ней и, вздыхая, сказала:
– Ну а если пацан… Так тоже не пропадем. Ведь не пропали же! Да и лучше, если пацан. С мальчишками как-то проще, ей-богу! А с нами, с бабами… Мука одна!
«Лучше пацан, – повторила она, тяжело ворочаясь в кровати и громко вздыхая, – нет, правда, лучше – пацан!»
И еще ей подумалось: «Женщины… они несли себя на заклание… Кто из них стал счастливой? Веруня? Она, Мария? Глупая Люська? Лиза, походно-полевая
Теперь туда, в этот котел, стремительно летела ее дочь, Люська. Без страха, без чувства опасности, очертя голову… Дурную свою башку. И имела на это право!
Все имеют на это право. На любовь. И никто не может его отнять…
Под небом голубым…
Диктор пропела нежным голосом:
– Началась посадка на рейс номер триста пятнадцать. – Первый раз нежно, второй раз с угрозой: – Внимание! – и повторила.
Их призывали не опоздать. Жаров вытянул шею и покрутил головой, ища жену в разноцветной толпе. Впрочем, это было несложно – Рита была высока, почти на голову выше всех прочих женщин. К тому же женский пол в основном был представлен паломницами – сгорбленными и не очень бабульками в светлых платочках, испуганно оглядывающимися по сторонам, вздрагивающими от колокольчика, предваряющего объявления. Все им было незнакомо и вновь.
В кресле, прикрыв глаза, сидел крупный, полнотелый батюшка. Паломницы с надеждой бросали взгляды и на него – он-то не бросит, поддержит своих прихожанок.
Рита стояла, отвернувшись к взлетному полю. Лицо ее было напряжено, брови сведены к переносью, а взгляд, как всегда, в никуда…
Точнее – не как всегда, а как в последнее время.
Жаров с минуту разглядывал жену – очень прямая спина, высокомерно вскинутая голова, юбка почти до щиколоток, серая кофточка на мелких пуговичках, шелковая косынка на голове, замотанная наподобие тюрбана.
Ему показалось, что она шевелит губами, впрочем, к этому он тоже привык, и это было уже не так важно. Он вздохнул, откашлялся и выкрикнул:
– Рита!
Она обернулась, нашла его в толпе и слегка нахмурилась. Он сделал жест рукой, показывая ей, что пора на посадку.
Она медленно подошла к нему и, не говоря ни слова, посмотрела на него тяжелым взглядом.
– Пора! – снова вздохнул он. И, словно оправдываясь, добавил: – Объявили.
Она вздрогнула и пошла вперед – к стойке последней регистрации.
Он привычно двинулся следом.
Сзади них пристроились бабульки-паломницы, и Рита, обернувшись на них, вдруг скорчила недовольную мину.
– К богу едешь, – тихо шепнул Жаров, – а вот ротик кривишь, – и он кивнул в сторону бабок.
Жена не повернула головы в его сторону.
Бабки и вправду суетились, нервничали
Наконец расселись в салоне. Рита у окна, он в середине. Рядом оставалось пустое место.
Паломницы, казалось, чуть успокоились – сели впереди них, и запахло вдруг ладаном, глаженым бельем и… старостью.
Сбоку сидела семейная пара – он был в светском, а она, его спутница, в длинном, до пола, шелковом платье и красивом, видимо праздничном, расшитом шелком, хиджабе.
Женщина была очень красива, но глаз не поднимала.
«Шехерезада, – подумал Жаров, – как хороша!»
Наконец появился молодой человек с длинными пейсами, закрученными в спиральку, и в черной шляпе с высокой тульей. Он вежливо и приветливо кивнул, расположился рядом и достал планшет. Жарову стало весело. Вот чудеса, боже правый! И вправду святой город. Всем там есть место – и тем, и другим. И как бы там ни было сложно, к своим богам люди все равно будут стремиться, невзирая на конфликты и войны. И всем хватит места наверняка!
Рита откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Жаров расслабился, вытянул ноги и достал из кармана газету. Когда разносили обед, он тронул жену за плечо. Не открывая глаз, она мотнула головой, а он с удовольствием начал расправляться с тушеным мясом и рисом – вполне себе, вполне! Хотя после чашки пустого утреннего кофе…
Иногда он бросал взгляд на жену – ему казалось, что она задремала. Ну и слава богу! Вот отдохнет и…
А что, собственно, «и»? Ничего не изменится. Ничего.
Он вздохнул, закрыл глаза и попытался уснуть.
Борька мотался с унылой мордой, ожидая не очень званых гостей. Впрочем, морда у Левина всегда тусклая и почти всегда недовольная.
Увидев Жаровых, Борька рванул к ним, и щербатая улыбка осветила его мятую физию. С Жаровым они обнялись, похлопывая друг друга по спине, внимательно посмотрели друг на друга, оценивая, и снова обнялись. Теперь было видно, что Борька рад старому приятелю. Рита стояла поодаль – отрешенно, словно не имела к этим двоим ни малейшего отношения.
– Что с ней? – шепнул Жарову Борька.
Жаров сморщил лицо и махнул рукой – потом, брат. Потом как-нибудь… После.
Мужчины подхватили чемоданы и двинулись к выходу.
Иерусалим жарко выдохнул им в лицо горячим дыханием и пряным южным запахом – нагретого асфальта, заморских цветов и восточных специй и… пыли.
Небо было таким ясным, чистым и таким неправдоподобно синим, что Жаров зажмурился. Пальмы чуть шевелили длинными жесткими, растрепанными по краям листьями. Пыльные бунгевиллеи – всех цветов, от белого до малиново-красного – вились по заборам стоящих вдоль дороги домов.
– Клево у вас. Просто рай, честное слово! – заерзал на сиденье Жаров и грустно добавил: – А у нас уже… Дожди и туманы… Октябрь, блин!
– Клево, – саркастически усмехнулся Борька и, тяжело вздохнув, добавил: – Хорошо, где нас нет! А потом, октябрь – самый хороший месяц. Только дышать начали. Тебя бы в июле… Вот когда чистая жесть!
Рита в разговор не вступала. Борька косился на нее удивленным взглядом, а потом снова вопросительно смотрел на приятеля. Жаров развел руками – что поделаешь, брат! Такая фигня!