Вечный зов. Том II
Шрифт:
— Гляди, Кафтанов, кореш твой Гвоздь концы отдал! — послышалось невдалеке. — А Зубов где, Макар?
— Заткнись! — рявкнул кому-то Макар.
Капитан Кошкин, услышав эти возгласы, чуть скривил потрескавшиеся от сжигавшего его огня губы.
— Остался на земле, подлец…
Алейников понял, что он говорит о Кафтанове.
— Может быть, Кафтанов не ранен…
— Всё равно… Перед боем было обещано. А у нас это закон.
В палатке появился Лыков, закопчённый, в грязной, пропотевшей насквозь гимнастёрке.
— Ну что, Лыков? —
— Товарищ капитан! Данила Иванович… Как же это?
— Давай постони ещё, — опять чуть скривил губы Кошкин. Приближающаяся неумолимая смерть обострила уже его лицо, оно сделалось серым, бескровным. — Что, спрашиваю, там?
— Доставляем раненых из-за речки. Кончаются перевязочные материалы. Начальник санчасти услал за ними подводу в дивизию. Сам валится с ног… Осмотрим ещё высоту — и всё. Пока без вести пропавших числится двести восемь человек. Много убитых по речке вниз сплыло, я сам видел. За речкой, может, кто ещё лежит.
Кошкин помолчал и вдруг спросил:
— А Зубов… жив, убит?
— Зубов? Пока ни в тех, ни в этих. Последний раз я его где же видел? На том берегу речки, когда он отделение к высоте повёл… Мог бы двигаться — объявился уж.
— Понятно… Ты занимайся своими делами. Ступай.
Старший лейтенант постоял ещё молчком, повернулся и вышел.
— А Зубова жалко мне, — едва слышно прошептал Кошкин. — Вот тоже судьба человечья… «Что, говорит, такое Родина, где её найти?» Ты понимаешь? Нет, тебе не понять…
Алейников вспомнил свой недавний разговор с Зубовым и сказал две короткие фразы:
— Я с ним разговаривал. Он заново вроде бы рождался.
— Да… здесь… в роте.
У командира роты началось удушье, на губах появилась розоватая пена, и сидевшая у его изголовья девушка торопливо стёрла её комочком бинта, зло глянула на Алейникова: чего, мол, торчишь тут, не даёшь человеку спокойно умереть? Но Кошкин, словно разгадав её мысли, проговорил:
— Ты, Яков… спасибо, что зашёл. Посиди, погляди, как я умру. Не уходи прежде. Это недолго.
Он говорил, а розовая пена выступала на иссохшихся его губах.
— Я, Данила Иванович, просто ощутил необходимость зайти. Прости меня за всё, если можешь.
— Да что ты! Эх, Яков… Много было таких, как ты… и как я. Почему — я не знаю, не успел этого узнать. Может, что-то стал понимать, да не ясно пока. Другие всё поймут, всё узнают. Скоро… А я… Одно я знаю твёрдо — моя судьба всё же счастливее твоей.
— Что же… правильно.
Один из них был здоров и полон сил, другой умирал, был, собственно, уже мёртв. Тот, кто был здоров, произнёс кощунственные слова, подтвердив, что судьба умирающего всё же счастливее, чем его. Но Кошкин согласно кивнул и прошептал:
— Прощай, Яков. До победы доживи. И скажи обо мне моим… жене и дочери…
Изо рта у него теперь обильно хлынула кровь, он дёрнулся вдруг, будто намереваясь встать.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — вскрикнула девушка обезумевшим
Едва он затих, девушка обтёрла ему губы. Кровь изо рта больше не шла. Девчонка уронила голову на свои колени и беззвучно зарыдала.
Яков Алейников поглядел на её слабенькие, обтянутые солдатской гимнастёркой, трясущиеся плечи, поднялся и вышел из палатки.
Ивана Савельева Алейников всё же отыскал. Он нашёл его через день, километрах в трёх от передовой, куда отвели остатки 3-го гвардейского танкового полка, уцелевшие после боя.
Полдневное солнце щедро обливало лучами изувеченный перелесок, обезображенную гусеницами поляну, несколько танков, обшарпанных, с вмятинами на броне, с обгоревшей краской. Танки стояли по всей опушке в беспорядке, как на кладбище, в разные стороны разбросав пушечные стволы, и казалось, что они никогда больше не заведутся, не оживут, не превратятся в грозные боевые машины.
Иван был в нижней рубашке, бос, с повязкой на голове. Выстиранная гимнастёрка и портянки были развешаны на кустах. Примостив между сучьями дерева осколок зеркала, он тупой бритвой соскребал со щёк грязную и крепкую, многодневную щетину и, когда зашумел мотор алейниковской эмки, даже не повернулся на звук. И Алейников не узнал его в первые секунды, спросил, проходя мимо:
— Третий гвардейский, что ли? Эй, солдат, тебя спрашиваю.
Иван мельком глянул на приехавшего майора.
— Ну, третий…
— Где найти командира полка?
Иван глянул и отвернулся было, но тут же резко, всем телом, крутанулся к приезжему офицеру, отступил назад и чуть вбок, будто пытаясь спрятаться за дерево.
— Савельев?!
Иван ещё немного отступил.
— Ну, наконец-то! Здравствуй. Или не узнаёшь?
— Почему же… Узнал.
Алейников шагнул к нему ещё ближе, первым протянул руку.
Иван помедлил, но тоже подал ему свою. Так они встретились.
— А я который день разыскиваю вас. Тебя и племянника твоего. Из дивизионной газетки про вас случайно узнал. Расписали вас там! Потом мне в штабе дивизии сказали, что вы на высоте, в тылу у немцев, оказались… Семён-то Савельев, племянник, где?
Иван отвернулся и глухо произнёс:
— Не найдёшь Сёмку…
— Убит?! Ранен?
— Ну, убитый! — враждебно сказал Иван, натягивая гимнастёрку.
Яков стоял и хмурился. Иван, надев гимнастёрку, взял высохшие уже портянки, сел под дерево, стал обуваться.
— Жалко парня, — сказал Алейников. — Как же это случилось?
Иван бросил снизу быстрый взгляд на Алейникова.
— А что, особый отдел не знает, как это на войне случается?
— Иван Силантьевич, я не из особого отдела, — проговорил Алейников негромко, ощущая перед этим рядовым солдатом неловкость.