Вечный зов. Том II
Шрифт:
И, только спустившись в неглубокую, затянутую дымком лощину, торопливо обернулся:
— Как… почему Лыков?!
— Так убило ж Кошкина, командира.
— Как?! Как убило?! — Зубов схватил штрафника за плечо, яростно затряс его.
— Иди ты! — Штрафник резко сбросил руку Зубова. — А я знаю как! Убило — и всё. Мне связной, кореш мой, под секретом шептанул. Теперь Лыков над нами командует.
Зубов почувствовал, как скапливается во рту тяжёлая и горячая слюна, превращается в тяжёлый ком. Он сплюнул её, автомат бросил за плечо, достал кисет и стал закуривать. Когда вертел
Низкорослый солдат-штрафник с удивлением наблюдал за Зубовым. Спросил желчно, со злобой:
— Тебе что, жалко, что ли, этой… падали? Много их на нашу шею.
Зубов на это ничего не ответил и, жадно затягиваясь, стал подниматься из лощины навстречу светлеющему небу.
Мрак рассасывался всё больше, хотя до солнцевосхода было ещё далеко.
Магомедов, Иван и Семён, подкатив орудие к самому брустверу, подтащив несколько ящиков снарядов, лежали вместе с Ружейниковым на земляном валу, окружавшем бывшую батарею, смотрели вниз, за речку, где шёл бой, бессильные что-либо предпринять. Всё заречье было затянуто дымом и пылью, где там немцы, где наступает какая-то наша часть, было не разобрать.
Гул на западе всё приближался, то затихал, то начинался снова, небо там смеркло, стало угрюмо-серым, только временами мерцало жёлто-голубыми отсветами, — видимо, немцы, а возможно, и наши где-то далеко, за горизонтом, залитым ещё ночью, подвешивали осветительные бомбы.
Неожиданно совсем близко, почти под боком, возникла орудийная канонада на востоке. Ружейников вскинул голову, пошевелил грязными бровями, а ноздри его сильно, как у зверя, нюхающего пожар, стали раздуваться.
— Это ж наша дивизия! — воскликнул Иван обрадованно.
— Вроде бы, вроде бы… — дважды повторил Ружейников торопливо.
Немцы продолжали лихорадочно окапываться по обоим берегам речки. Магомедов заёрзал по земле, будто ему стало холодно, нетерпеливо взглянул на Ружейникова раз, и другой, и третий. Но тот молчал.
Семён глядел вниз почти не мигая, не чувствуя в душе ничего — ни боязни возможной гибели, ни радости возможного спасения, которая прозвучала в голосе дяди Ивана, в торопливых словах Ружейникова. В мозгу вертелась одна мысль, тоже какая-то посторонняя, равнодушная: «Танком бы пронестись сейчас вдоль берега по немцам… Одним танком можно бы всю эту их оборону смести…»
— Их атака захлёбывается! — нетерпеливо взорвался сбоку азербайджанец. — Пора мало-мало подмогнуть! Может, совсем мало-мало надо!
— А, Иван Силантьевич? — почему-то неуверенно и почему-то именно к Ивану повернулся Ружейников. Может, потому, что Иван был самый старший по возрасту среди них четверых. — Пора?
— Да вроде, — сказал тот, помедлив. — Только если б Алифанов был…
— Какой ещё Алифанов? — вскочил азербайджанец.
— Погиб он. Из пушки мог в консервную банку попасть. А то здесь чуть перелёт — и в наших. Речка-то всего ничего…
Магомедов так и взвился:
— Какой перелёт? Я что, дурак, да? Алифанов твой умный, я болван? Какой перелёт?
Не
— Магомедов! — воскликнул Ружейников. — Можешь по тому берегу ударить? Под кромку завесы? Не дальше?
— Могём! Почему не могём? — коверкая в волнении слова, ответил бывший командир самоходки.
— Тогда давай!
Магомедов по-кошачьи прыгнул с бруствера к пушке и, выгнув горбом спину, приник к резиновому наглазнику панорамы, лихорадочно закрутил рукоятки маховиков. Ствол пушки медленно пополз вниз и чуть в сторону.
Первый снаряд упал в речку, подняв высокий и красивый султан воды.
— Перелёту нет, правда, — пробурчал Иван, дёргая замок.
Прозрачно дымясь, горячий латунный стакан выпал на землю. Семён, стоящий наготове с новым снарядом, отбросил ногой гильзу в сторону.
— Счас, счас, — дважды выдохнул Магомедов, не отрываясь от прицельного устройства, подкручивая маховичок. По грязной щеке его текла струйка пота.
— Чуть выше, Магомедов! — вскричал Ружейников.
— Сами понимаем! Ну?
— Готово! — ответил Иван, захлопывая замок.
Этот второй снаряд разорвался уже прямо в гуще окапывающихся на том берегу немцев.
— Ага-а! — взвизгнул Магомедов, повернул к Ивану потное лицо, сверкнул по-детски обрадованными глазами.
— Молодец, Магомедов! — прокричал Ружейников. — Лупи давай! Ж-живей!
— Консервная банка, да? Консервная банка?
— Банка, — согласился Иван, принимая от молчаливого Семёна новый снаряд. — Готово!
Третий снаряд лёг почти рядом со вторым, широким веером взметнул чёрную землю.
— Опять банка! Дав-вай! — Голос Магомедова был хриплый и возбуждённый.
Первые же орудийные выстрелы всполошили немцев, уже перебравшихся через реку. Многие перестали окапываться, забегали, заметались вдоль берега, сперва не соображая, видимо, откуда стреляют. Но это были лишь мгновения, звук последующих выстрелов указал на местонахождение орудия. Человек сорок вражеских солдат сбилось в кучу, видимо, возле своего офицера, и Магомедов, не в силах побороть искушение, крикнул:
— Я их подброшу сейчас на воздух! Товарищ старший лейтенант?
— Отставить! По тому берегу! По тому давай! — сердито прокричал Ружейников.
Но ударить в эту толпу немцев Магомедов всё равно бы не успел, потому что толпа рассыпалась в цепь и двинулась к высоте.
— Ага, ладно… — Ружейников, всё лежавший на бруствере, сполз с него в окоп. — Продолжать, Магомедов! А мы их встретим… Савельев-младший! Приготовить автоматы и гранаты!
Семён подал Ивану очередной снаряд, мотая головой, спрыгнул в окоп.