Вечный зов. Том II
Шрифт:
— Ну это не уйдёт, — сказал Кузин. — А знаете что? Пойдёмте со мной? Обстреляемся вместе, примем крещение и на этом фронте. Вообще-то, я, считай, с первого дня по фронтовым газетам. И в дивизионке полтора года служил.
Кузин был говорлив, улыбчив, улыбка у него была добрая, мягкая, чуть даже извинительная.
— Ну, так как, товарищ майор? Поедем? Принять крещение чем скорее, тем лучше.
Рядом молча стояли Горохов и Березовский. И Полипов понимал — под каким бы предлогом он ни отказался, авторитет свой уронит окончательно.
— Пожалуй, и пора принять, — сказал он, улыбаясь как можно проще. — Поужинаем только! Что там у нас с ужином?
— Я послал на ахэчевскую
— Поесть солдату никогда не мешает, — произнёс Кузин, потирая рукой левое плечо, которое было чуть ниже правого.
Даже Яков Алейников, окажись он тут, не сразу признал бы в усатом, подполковнике бывшего своего подчинённого и начальника краткосрочной школы разведчиков и подрывников при фронтовой спецгруппе Алексея Валентика. Разве что по этим разновеликим плечам да по голубым глазам, светившимся за стёклами очков. Но встречу с ним Валентик, ещё на рассвете перешедший линию фронта, считал маловероятной. Целый день он пролежал в глухом овраге, забившись в заросли крапивы и каких-то жёстких кустарников, борясь с дремотой. Глухое-то место глухое, но во сне он храпел, и чёрт его знает, кого могло по случайности занести в этот овраг. Но день прошёл спокойно. Когда солнце покатилось к горизонту, он вынул из кармана и нацепил очки с обыкновенными стёклами, выбрался из своего убежища и, зорко поглядывая по сторонам, вышел на заросший травой просёлок. Примерно через полчаса его догнала пустая полуторка, возвращающаяся с передовой. Валентик остановил её, приветливо улыбаясь, представился шофёру, пожилому солдату с усталыми и воспалёнными глазами, протянул удостоверение.
— Не знаешь, отец, где дивизионная газета располагается?
— Эти… писатели, что ли? — спросил шофёр. Удостоверения он не взял, только кивнул головой, прикрытой грязной, засаленной пилоткой.
— Примерно… фронтовые журналисты.
— Рядом с нашей АХЧ, говорили. На сгоревшем хуторе, что ли… Садись.
За ужином Кузин опять рассказывал о довоенной московской жизни, упоминал имена известных столичных журналистов и писателей, с которыми, так или иначе, сводила его судьба. Некоторые из этих имён, слышанные когда-то Полиповым, всплывали теперь в памяти, он с завистью глядел на Кузина, а потом и сказал откровенно:
— Завидую вам, подполковник. Интересная жизнь. В самой гуще, так сказать…
— Да, Пётр Петрович, не сбоку припёка, — не стал скромничать и Кузин. — Хотя, конечно, я не Стеклов или, скажем, Кольцов. То были журналисты международного класса. Но, в общем, ничего. Война нашему брату-газетчику сейчас много даёт. Открывает великие творческие горизонты… Есть у меня мечта — после нашей победы засесть за книгу о фронтовых журналистах. С кем, как говорится, встречался, с кем общался… Увековечить скромный, но так необходимый для дела великой нашей победы труд фронтового газетчика…
Всё это Кузин-Валентик говорил не без умысла, чувствуя, что Полипов, согласившийся пойти с ним на передовую, может от этого под каким-то благовидным предлогом и отказаться. И пути для отступления ему надо было отрезать.
— А вы, Пётр Петрович, откуда родом? Где до войны работали?
— Да я что же? — скромно пожал плечами Полипов. — Был на советской и партийной работе. Долгое время трудился первым секретарём сельского райкома партии. Я коренной сибиряк.
— Ну-у! — воскликнул подполковник, и глаза его вспыхнули. — Ах, как я мечтал побывать в этом легендарном краю! Алексей Максимович Горький всё любил повторять: удивительные люди там живут! И тоже, как я, грешный, всё хотел поехать в Сибирь, да так и не успел… А сибирские дивизии что под Москвой сделали, а?! Спасли, можно сказать, столицу!
— Это вы уже через край, — усмехнулся
— Да, это так, разумеется. Ничего, история разберётся, всё оценит. Ну-ну, расскажите мне чуток о своей жизни.
— Да что в ней интересного? Борьба, работа… И тюрьмы, конечно.
В глазах Кузина за стёклами очков мелькнуло удивление, настороженность. Он тихонько потрогал свой ус, спросил:
— Какие, простите, тюрьмы?
Полипов, чувствуя, как всё его существо заливает волна удовлетворения, понимая, что сейчас сразит этого хвастливого подполковника, в жизни, видимо, удачливого, наповал, ещё немного помолчал и как бы нехотя произнёс:
— Известно, какие тюрьмы… Царские. Потом белочешские.
— Что вы говорите?!
— Да… Мы там, в Сибири у себя, с азов начали. С организации социал-демократических кружков в массе рабочих. Ну, а историю гражданской войны в Сибири вы знаете. Белочешские контрреволюционные выступления, Колчак…
Настороженность в глазах у Кузина исчезла, а удивление осталось. Полипов сразу же отметил это, усмехнулся про себя.
Неподалёку затрещал, приближаясь, мотор. Кузин сразу же повернул на звук голову. Полипов встал, подошёл к окошку, увидел Сашу Березовского, подъехавшего на каком-то чёрном мотоцикле с коляской. Его окружили наборщики, сержант Климов, мелькнул потом Горохов.
— Что это такое? — спросил Полипов, открыв окно.
— Сейчас, товарищ майор! — крикнул Березовский, пошёл к крыльцу.
— Опять что-то выкинул этот Березовский, — проговорил Полипов недовольно.
Березовский меж тем влетел в комнату, вытянулся у дверей.
— Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к товарищу майору?
— Ну, между своими-то зачем уж эта официальность? — улыбнулся Кузин. — Обращайтесь…
— Товарищ майор! У автотранспортников одолжил, — кивнул Березовский за окно, где стоял мотоцикл. — Трофейный. Разрешите довезти вас до войск? Мне ж тоже надо на передовую. К завтрашнему номеру кое-что подсобрать…
Кузин, оглядывая Березовского, молча пошевеливал бровями.
— Хорошо, Березовский, — сказал Полипов. — А нельзя этот мотоцикл вообще забрать для редакции?
— Так вы попросите в штабе дивизии. Чего ж нельзя…
— Хорошо, идите. Мы сейчас.
Через несколько минут они выехали. Полипов предложил Кузину место в ко-ляске, сам неловко взгромоздился позади Березовского.
Когда усаживались, Кузин спросил:
— Выходит, Пётр Петрович, что вы член партии с дореволюционным стажем?
— Да… — ответил Полипов, поймав любопытный взгляд Березовского. — Осенью 1905 года я, будучи почти мальчишкой, уже в Новониколаевской тюрьме сидел.
— Это где же?
— Новониколаевск? Да теперешний Новосибирск.
— Ах, да…
— А в девятьсот восьмом году снова. Но это было уже в Томске.
Больше Кузин ничего не спрашивал, сидел в коляске, о чём-то задумавшись. Полипов, чувствуя, как поскрипывают под ним пружины сиденья, тоже молчал. В голове сами собой ворошились мысли, что, если этому Кузину удастся написать свою книгу, вовсе нелишне, если в ней будет фигурировать и он, Пётр Петрович Полипов. «Неплохо, неплохо, что Кузин забрёл в редакцию. Конечно, теперь он будет внимательно следить за мной, надо не ударить в грязь лицом, пойти на самые передовые рубежи… хотя бы и немцы наступать начали… Это бы даже хорошо, если бы начали. И Березовского — с собой. Пусть все узнают в редакции, что я не робкого десятка. И что я ещё в девятьсот пятом в тюрьме сидел, потом в девятьсот восьмом… Березовский не утерпит, раззвонит. И все неловкости, неизвестно даже, как и почему возникшие в день прибытия в редакцию, забудутся навсегда…»