Вечный зов. Том II
Шрифт:
— Вот, видишь… — На изношенном лице Лахновского проступило что-то живое. — Как говорится у нас, у русских, против фактов не попрёшь.
— Вы… вы не русский. Нет! — неожиданно для самого себя, желая в чём-то возразить Лахновскому, бросил Полипов.
Прикрыв было сморщенные веки, Лахновский быстро вскинул их, посмотрел на Полипова с недоумением. И промолвил с грустной усмешкой:
— А вы, Пётр Петрович?
Полипов хотел ответить утвердительно. Но не ответил, только снова, второй раз за сегодняшний вечер, вспомнил, как он когда-то бросал в
Полипов ничего не сказал, а Лахновский и не требовал ответа на свой вопрос, он, кажется, тут же забыл о нём. Он, по-прежнему сложив обе руки на трость, сидел неподвижно и смотрел в сторону, на закрытое, кажется, ставнями окно и занавешенное изнутри тяжёлой шторой. Потом неглубоко вздохнул и произнёс:
— Стар я, Пётр Петрович… Вот что жалко. Умру скоро. Не увижу нашей победы.
— Какой? Немецкой?
Лахновский дёрнул веками, полоснул глазами Полипова.
— Нет… Гитлер — он дурак. Ах, боже мой, какой он идиот!
— Любопытно, — уронил Полипов, сдержанно усмехнувшись. — Объясните уж тогда, почему он…
Слова «дурак» и «идиот» Полипов произнести не решился.
— Что же… я объясню, — после непродолжительного молчания сказал Лахновский. — До июня сорок первого года это была самая могущественная сила в мире, способная перекроить мир. Страны падали перед ним, как трава под косой. Вся Европа стояла на коленях. Вся. Только Англия… Вы хорошо помните те события?
— Как же… газеты читал, — неопределённо ответил Полипов.
— Ага, — кивнул белой головой Лахновский. — Тогда знаете, что такое Дюнкерк. И вот представьте — по-моему, это не трудно представить, — что бы произошло, если бы тогда, в сороковом году, после разгрома французов и бегства англичан, Гитлер переправил бы свои дивизии через Ла-Манш и напал на Англию? Что, а? Сколько бы продержались англичане? Неделю? Две? Ну?
— Не знаю, — сказал Полипов.
— «Не знаю»… — буркнул недовольно Лахновский. — Очень бы недолго. Очень бы скоро немцы вошли в Лондон, как они входили в столицы всех европейских государств. Не было силы, которая могла их остановить. Не было, понимаете?! — визгливо вскрикнул он.
— Д-да… пожалуй.
Лахновский будто удовлетворился этими словами, успокоился, только часто и торопливо дышал. Но потом и дыхание его стало ровнее и тише.
— Ну… вот. А теперь и подумайте. Сейчас Англия и Америка — союзники России. Второй фронт они не открывают, и я не знаю, откроют ли! Никто пока этого не знает. Но они — союзники России, помогают ей вооружением, продовольствием… не знаю, чем ещё. Подумайте, говорю, с кем была бы сейчас Америка, эта могущественная страна, если бы Англия была под властью Гитлера, воевала на его стороне. А, с кем? Не с Гитлером?
— Да, да, возможно… — Полипов вытер
Лахновский ждал этих слов напряжённо, как ждёт подсудимый приговора, и, чтобы лучше расслышать, даже вытянул в сторону Полипова длинную, жилистую шею.
— Именно, — произнёс он удовлетворённо. — Именно логично. Америка неизбежно была бы на стороне Германии. И тогда бы… А теперь…
Лахновский низко уронил голову, коснулся лбом сложенных на трости рук и так застыл.
По-прежнему стояла глухая, гнетущая тишина. Над столом висела фарфоровая керосиновая лампа с абажуром, было слышно, как потрескивал за стеклом язычок пламени. «В лампе, видимо, не керосин, а бензин», — подумал Полипов.
— Невероятно, непостижимо… — простонал Лахновский, отрывая голову от сложенных на трости рук. — Как же мог Гитлер, опытный политик, так чудовищно просчитаться? А? Отвечайте!
— Я вам Гитлер, что ли? — обозлённо сказал Полипов, — Как он мог? Он, видимо, боялся, что ещё год-два — и Советский Союз станет ему не по зубам…
Произнеся всё это, особенно слова «не по зубам», Полипов несколько смутился, даже испугался. «Чёрт его знает… оскорбится ещё, проклятый старик», — мелькнуло у него. Но Лахновский лишь бросил коротко:
— Ну?
— Вы же знаете… Мы стремительно развивали индустрию, оборонную промышленность. Гитлер же это понимал.
— Да, может быть. Может быть… — Лахновский вздохнул теперь глубоко. — Ну и что? Пусть год, пусть два… Зато вся мощь Англии и Америки была бы в распоряжении Гитлера. Теперь же, после Сталинграда… И сейчас вот на курском направлении началось. Скоро нам из этого Шестокова придётся, видимо, убираться. Вон партизаны обнаглели — под самой деревней шныряют. Бергера убили… Он, видимо, нужен был им живым. И я им нужен живым. Да, теперь жди нападения на самое Шестоково. Вот такие дела, такие дела, Пётр Петрович…
Лахновский вдруг рывком выкинул из кресла своё тело, торопливо пошёл, тыкая тростью в ковры, к противоположной стене, будто намереваясь с ходу проломить её. Но у самой стены стремительно повернулся, пошёл, почти побежал назад.
— Вот такие дела, Пётр Петрович! — повторил он, останавливаясь возле кресла. — Нет, Гитлеру этой войны не выиграть. А это значит… это значит, что нам не выиграть вообще… в этом веке.
Помолчав, послушал зачем-то тишину. И в этой полнейшей тишине ещё раз воскликнул:
— В этом веке!
Сел на старое место, нахохлился, будто его грубо и несправедливо обидели.
— Как это горько сознавать, Пётр Петрович! Как горько умирать с этой мыслью!
Полипов, изумлённый, ничего не мог сказать. Да Лахновский и не требовал этого.
За дверью, закрытой портьерой, послышался шум, какой-то скрип, напомнивший, что жизнь где-то там ещё не кончилась, ещё продолжается, жуткая и непонятная. Полипов повернул к двери голову. Портьера колыхнулась, и появился Кузин-Валентик в той же форме подполковника советских войск.