Вечный зов. Том II
Шрифт:
— Кто ж… может это сказать, — промолвил Полипов.
— Сказать не может… А думать разве не надо? Разве не могут многие страны, подвластные сейчас Гитлеру, оказаться под пятой большевизма? А значит — на его стороне?
Не дожидаясь ответа, да и не интересуясь им, Лахновский двинулся по комнате мимо Полипова, обошёл вокруг стола.
— Тем более что идеи коммунизма пока привлекательны! — с раздражением ткнул он тростью в ковёр, останавливаясь. — Вот ведь что может получиться, уважаемый.
Лахновский постоял ещё, горестно сжав
— Но, как говорят ваши диалектики, всё течёт, всё изменяется. Если даже случится такое с Европой… Не со всей, будем надеяться, — в Испанию, скажем, в Португалию… в так называемые нейтральные страны большевики не сунутся. Если и случится такое, ну что ж, ну что ж… Победа наша несколько отдалится, только и всего. Но мы будем ежедневно, ежечасно работать над ней. Ах как жаль, Пётр Петрович, что не много мне уж осталось жить! Как хочется работать, чёрт побери, ради великого и справедливого нашего дела!
Лахновский, умолкнув, внимательно посмотрел на Полипова, жалко и беспомощно сидевшего на стуле. Снова усмехнулся той снисходительной улыбкой, при которой эта снисходительность лишь прикрывает высокомерие и брезгливость.
— Не верите в нашу победу?
Полипов пожал плечами: не знаю, мол, что и думать.
— А вот жена ваша верит. На заре её туманной юности я как-то беседовал с ней об этом. — Он несколько секунд о чём-то думал, что-то припоминал, в его старческих, потускневших глазах шевельнулся живой огонёк и тут же потух. — Полина Сергеевна замечательная женщина. У вас нет детей?
— Нет.
— Жаль. Очень жаль. Вы берегите жену.
— Спасибо за совет. Мне ещё самому… Неизвестно, что ещё со мной…
— Ну, останетесь живы, — убеждённо сказал Лахновский. — В атаку вам не ходить.
— Прошли сутки, как я из редакции уехал. Меня уже потеряли. Если вы меня и отпустите…
— Отпустим, — подтвердил Лахновский. — К рассвету будешь у своих.
— Как же я объясню… где был, почему отсутствовал? Мною же особисты сразу займутся.
— Ах, боже мой! — Лахновский приподнял трость и раздражённо ткнул ею в ковёр. — Сегодня с утра оба фронта, ваш и наш, снова двинулись. Там такое творится! Кто заметит в этой суматохе, в месиве крови и смерти, что ты сутки отсутствовал? Сейчас Валентик переведёт тебя где-нибудь за линию фронта…
Стул под Петром Петровичем опять скрипнул, грудь его как-то сама собой наполнилась воздухом, но испустить облегчённый вздох он постеснялся. Он почувствовал на себе цепкий взгляд Лахновского, подрагивающей ладонью вытер взмокший неожиданно лоб и потихоньку, чувствуя, как торопливо колотится сердце, выпустил из себя воздух.
— Обрадовался, гляжу? — спросил Лахновский. По губам его теперь змеилась ядовитая усмешка. — Вот ты лишний раз и демонстрируешь этот извечный закон, существующий в
Последние слова он выкрикнул со злостью, с завистью, круто повернулся, дошёл до угла комнаты. Там постоял, будто рассматривая что-то. Резко обернулся, торопливо подошёл, почти подбежал к Полипову.
— Да, проклятые коммунистические идеи пока привлекательны! И многих, к несчастью… к сожалению, они, эти идеи, делают фанатиками. Поэтому Гитлер терпит поражение. — Лахновский тяжко, с хрипом дышал. — В своей жизни я немало встречал таких фанатиков. Этого…как его?.. Антона Савельева помнишь?
— Как же, — вымолвил через силу Полипов.
— Ты выдавал, а я его сажал! Всё вынес, скот, — каторжный труд, кандалы, пытки…
— Он… погиб. Нет его в живых, — вставил Полипов.
— Погиб?! Где же? Когда?
— Больше года назад, жена мне писала. В Шантару, где я работал, эвакуировался оборонный завод. Там случился пожар. Этот Антон Савельев… Он был директором этого завода. Цензура из писем всё такое вымарывает. Но всё же я понял, что завод взорвался бы, если б Антон Савельев что-то там не сделал. При этом и погиб.
— Вот-вот! А этот… Чуркин-Субботин? Главный новониколаевский большевик? Твоя жена писала мне до войны, что он был секретарём обкома…
— И сейчас… Живой ещё.
— Ага, ага, живой… — Лахновский уже успокоился, ярость, бушевавшая у него внутри, утихла. — Живой… И ты живи, Пётр Петрович. И своей жизнью, своей работой разрушай привлекательность коммунистических идей. Как и раньше…
У Полипова шевельнулись складки на лбу.
— Да, как раньше! — рассвирепел Лахновский. — Не изображай такого удивления!
Затем гнев его как-то сразу увял, утих, он, болтая тростью, принялся молча расхаживать взад и вперёд по комнате. И примерно через минуту заговорил:
— Видишь ли, в чём дело, Пётр Петрович… Мы сейчас расстанемся, и бог знает, свидимся ли ещё когда. Вряд ли. Поэтому я скажу тебе всё… что, конечно, считаю возможным. Может быть, что-то ты поймёшь, а что пока и нет. Да и, в сущности, не важно, поймёшь ты или нет. Всё равно ты останешься таким, каков есть.
— Каков же я… позвольте спросить, в вашем понимании? — скривив обиженно губы, спросил Полипов.
— Каков ты есть, таков и есть, — продолжал Лахновский негромко, не удостоив сейчас Полипова даже и взглядом. — Уж я-то тебя знаю. Но таким ты нам и нужен. Это я в тебе всегда ценил. Нет, что ли?
Только теперь Лахновский, приостановившись, поглядел на него. Но Полипов демонстративно отвернулся.
— Что же, с моей точки зрения, произошло в мире после революции в России? — серьёзно продолжал Лахновский. — Впрочем, не будем говорить о всём мире, это слишком сложно. Возьмём одну Россию. Ну что ж, в так называемом народе произошёл взрыв биологического бешенства…