Вечный зов. Том II
Шрифт:
— А я-то думаю, что это полк двинулся при ясном солнышке, в открытую, — проговорил Семён, кивая на серое, пыльное небо, тяжко висевшее над землёй. — А тут такая маскировка.
— Речной мятой тянет вроде. — Иван, глядя на мутное небо, принюхался, будто запахом мяты оттуда, сверху, и тянуло. — Где-то речка рядом. Умыться бы хоть. А, Егор Кузьмич?
Алифанов, маленький, плотный артиллерист с такими же усами-подковками, как у Ивана, молча поглядел на командира танка старшего лейтенанта Дедюхина, неуклюже вылезающего из люка.
— Можно, — сказал Дедюхин хмуро. — А то на чертей похожи. Только сперва машину примаскируйте.
Старший
— Ты! — произнёс он неожиданно, остановившись против Семёна, ткнув в него указательным пальцем.
— Рядовой Савельев, — проговорил Семён.
— Вижу, что не генерал. Сибиряк, мне говорили?
— Так точно, товарищ младший лейтенант.
— Шагом марш за мной.
Повернулся и пошёл обратно.
Младший лейтенант Дедюхин был не молод, лет сорока, по виду из рабочих. На его груди посверкивал орден Красной Звезды, две медали. В несколько фраз он объяснил Семёну, что приехал с фронта в тыл за своим ремонтировавшимся здесь танком, «расколотым прямым попаданием сволочной фашистской авиабомбы, во время которого убило механика-водителя и Костю-заряжающего».
— Вот, теперь ещё заряжающего надо, — закончил он. — Не знаешь, где взять хорошего мужика?
— Так разве мало…
— Хе! — усмехнулся Дедюхин и грубо прибавил: — Дерьма много, да по-разному воняет… Я сам с Красноярска, весь экипаж у меня сибиряки. Железо люди! Костя тоже был с Иркутска, а не с Малаховки какой-нибудь… Был я до войны в Москве и в Малаховку ездил со знакомой одной. Дачное место. А знакомая — ух… Ну, не знаешь?
— Знаю, — сказал Семён, понявший, чего хочет этот странноватый младший лейтенант. — Сейчас пополненцы тут обучаются. Там есть такой солдат Иван Савельев… Как раз в артиллерийском полку он.
— Чего? — прищурил Дедюхин свои острые глаза.
— Это дядька мой. Не ошибётесь.
— Хм, — буркнул Дедюхин, ещё раз ободрал холодным взглядом Семёна. — Ну, я проверю. Ежели соврал и барахло вы с дядькой, шкуру с обоих спущу. Где его найти?
Неделю спустя в глухом цехе танкоремонтного завода появился Иван Савельев и, выставив сутулые плечи, постоял у стальной громадины. Танк Дедюхина КВ № 734 только что покрасили, краска уже подсохла, но ещё резко пахла. Сам Дедюхин, маленький, удивительно маленький по сравнению с этой горой железа, юрко суетился вокруг танка, гладил ладонью броню, траки, ведущие колёса, без умолку говорил, почему-то заискивающе:
— Вот она, Иван Силантьевич, а! Мамонька! Тридцать два попадания, да сволочная авиабомба ещё… А она только трещинку дала. Сейчас есть уже новые танки, тридцатьчетвёрки. Говорят, хорошие коробочки. Да видел я их, куда внучке до тётки, тётка три раза замужем была, не-ет… Соглашайся, Иван Силантьевич, соглашайся.
— Да куда мне в танкисты? И не отпустят, — произнёс Иван.
— Хе, не отпустят! Это к Дедюхину не отпустят? — Младший лейтенант, говоря это, повернулся почему-то к Семёну, и, когда поворачивался, рубиновый кубик на правой его петлице
Так вот и оказались Семён с Иваном в одном танковом экипаже. Из Челябинска довезли отремонтированный КВ на железнодорожной платформе до Волги, переправились через неё, потом своим ходом добрались до села Котлубань, под которым Дедюхин разыскал свой полк. Было это в конце августа прошлого года, немцы в районе хутора Вертячего и станции Качалинской уже перешли Дон и рвались к Волге. Сутками гремела канонада, горела земля, на совхоз «Котлубань» и на станцию Качалинскую, хотя там нечего было уже бомбить, беспрерывно налетала фашистская авиация.
— Ага, Савельевы, мокро, что ли, в штанах? — весело спросил Дедюхин, когда с неба посыпались однажды бомбы чуть не в самую балку, по которой были рассредоточены замаскированные машины.
Где-то сбоку лаяли, огрызаясь, зенитки, но вражеские самолёты не обращали на них внимания, кружили и кружили над степной балкой. Страха у Семёна не было с первого часа пребывания в прифронтовой полосе, хотя всю дорогу от Челябинска до Волги он испытывал какое-то беспокойство. Он прислушивался к себе, пытаясь понять, что происходит у него в душе. «Неужели это я трушу?» — задавал он себе беспощадный вопрос, криво усмехался. И чем ближе была Волга, чем чаще проплывали мимо разбомблённые станции и посёлки, чем отчётливее ощущалось страшное дыхание войны, тем он становился как-то холоднее и спокойнее, только беспрерывно думал: а как там Наташка, как же она? Вот и в тот раз, сидя, согнувшись, в земляной щели, ощущая спиной холодок глиняной стенки, он думал о жене, вспомнил, как Наташка, когда его подхватили сильные руки и подняли в вагон, упала на пыльную землю и забилась на ней, представлял, как потом подошла к ней его мать, нагнулась и стала поднимать, а рядом то с одного, то с другого боку суетилась, наверное, Ганка.
Слова Дедюхина, их командира, оскорбили его не грубостью, а даже непонятно чем. Если бы не эти самолёты, которые не пугали, а всё сильнее раздражали его, если бы не думы о Наташке, от которых тупо постанывало в сердце, он, может, пропустил бы мимо ушей эту грубую шутку. А тут он встал, отряхнул с гимнастёрки пыль и, глядя в смеющееся лицо Дедюхина, желчно промолвил:
— Ты, командир… сам вперёд не напусти гляди.
Угловато высеченное лицо Дедюхина вытянулось, он моргнул раз-другой.
— Чего-о?! Ты… как сказал?!
— Да плюньте вы, товарищ младший лейтенант, — попробовал потушить ссору Иван, сидевший рядом.
— Молча-ать! — рявкнул Дедюхин не то на Ивана, не то на Семёна. — Родственнички…
Семён махнул рукой и пошёл вдоль окопа. Дедюхин хотел что-то ему крикнуть вслед, остановить, может быть, но то ли передумал, то ли просто пересилил себя, засопел и опустился на дно щели.
С неделю потом Дедюхин молча посапывал, отворачиваясь от Семёна, на занятиях по вождению танка и стрельбе с ходу выжимал из Семёна и Ивана, да и из остальных, по ведру пота. И наконец сказал тому же Ивану: