Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз
Шрифт:
Скоро они достигли Мертвого озера — пугающе неподвижной водной глади, серой, словно опустившаяся на землю туча. Лучи света не отражались от нее.
— Вот почему ни лошади, ни люди отсюда не пьют, и никто никогда не пытался провести отсюда водопровод в Изумрудный город. Это мертвая вода. Нечасто такое встретишь.
И все-таки здесь было что-то величественное, поражавшее путников своей красотой. Далеко-далеко на западе что-то большое и синевато-розовое начало отделяться от неба — это и были Великие Кельские горы, за которыми лежал Винкус.
Отси показала, как использовать туманные амулеты, если на
— Пусть только попробуют, — воинственно заявил мальчик, прислуживающий Эльфабе. — Я им покажу!
— Обычно до нападений не доходит, — успокоила Отси занервничавших путешественников. — Если мы никого не трогаем, то и нас вряд ли тронут. Но надо быть начеку.
Днем караван растягивался по дороге: четыре фургона, девять лошадей, молодая телица, две коровы постарше, бык да разная птица. Еще у повара была собака по кличке Килиджой, совершенно неподходящей, по мнению Эльфабы, для этого игривого, пыхтящего шерстяного комка. Про себя она переименовала его в Задорку. Он успел так расположить к себе путешественников, что уже поговаривали, не Собака ли он и не бежитли из Изумрудного города, притворяясь обычным псом, но Эльфаба сразу высмеяла эти догадки.
— Ха! — сказала она. — Неужели вы так мало разговаривали со Зверями, что уже забыли, чем они отличаются от зверей.
Нет, конечно, Килиджой был обыкновенной собакой, преданной и отважной дворнягой, помесью линстерского колли с ленсским терьером, а может, и с волком. Он всегда был настороже, то и дело принюхивался, вострил уши. Охотник был страстный. По вечерам, когда фургоны ставили квадратом и, оставив скотину снаружи, разводили внутри костер, Килиджой прятался между колес.
Он крепко сдружился с мальчиком. Однажды Отси случайно услышала, как ребенок открывает ему свое имя.
— Меня зовут Лир, — говорил он. — Хочешь быть моей собакой?
Отси неудержалась от улыбки. У толстого мальчика не было друзей, а одинокие дети всегда хотят собаку.
Мертвое озеро осталось позади, и кое-кто из путешественников вздохнул свободнее. Впереди час от часу росли Великие Кельские горы. Прежде синевато-розовые, они теперь побурели до цвета зрелого ореха. По правую сторону от петлявшей дороги текла река Мигунья, отделявшая путников от гор. Отси знала несколько удобных мест для переправы, но они были не помечены, и поиски затянулись. Килиджой сильно заболел, отказывался от пиши, лежал пластом и жалобно поскуливал. Его лечили от отравления. Лир вез его на руках, чем разбудил в Эльфабе легкую ревность. Это ее удивило: она и забыла, когда в последний раз испытывала похожее чувство.
Ревновала не только Эльфаба. Повар злился, что его собака предпочитает чужую компанию, и размахивал половником, будто призывая в свидетели всех небесных кашеваров. Эльфаба осуждала его за то, что он убивал кроликов и готовил из них жаркое.
— Откуда вы знаете, что это не Кролики? — говорила она, не притронувшись к мясу.
— Но-но, тише у меня, не то мальчишку зажарю, — огрызался повар.
Эльфаба не раз жаловалась Отси и просила, чтобы повара уволили, но проводница не слушала.
— Мы приближаемся к Кембрийскому ущелью, — говорила она. — У меня сейчас голова совсем другим занята.
Было что-то волнующе-эротичное в этом месте. Горы раздвигались, будто женские ноги, и приглашали путников внутрь.
Впереди, заслоняя солнце, высились сосны. Словно в борьбе сплели ветви дикие
— Давайте возьмем пчел с собой, — предложила Эльфаба. — Я поговорю с ними, я умею. Вдруг они согласятся.
Эти трудолюбивые насекомые давно интересовали Эльфабу: и в Крейг-холле, и в монастыре Святой Глинды была своя пасека. Но Лир их боялся, а раздраженный повар, осознавший свое кулинарное бессилие в таких диких местах, стал грозить, что все бросит и уйдет. Разгорелся спор. Старичок, который ехал на запад умирать, подчиняясь увиденному во сне, сказал, что немного меда пришлось бы кстати к безвкусному чаю из воробьиного листа. Его поддержала марранская невеста по переписке, направлявшаяся на встречу со своим женихом. Растроганная Отси совершенно неожиданно тоже согласилась. После чего Эльфаба полезла на дерево, побеседовала с пчелами и спустила улей в один из фургонов. Правда, остальные путешественники, даже проголосовавшие за мед, попрятались по другим фургонам и еще долго вздрагивали, когда даже мельчайшая песчинка попадала им на кожу.
С помощью костра и барабанов они стали зазывать ближайшего проводника, без которого ехать дальше было нельзя. Только местный житель мог выторговать у винков разрешение на проезд. В один из таких скучных вечеров, когда проводник еще не появился, путешественники разговорились о легенде про Кембрийскую ведьму. Кто был раньше: она или королева фей Лурлина?
Иго, тот самый больной старичок, который хотел меда к чаю, напомнил, как это описывает «Озиада». Дракон времени сотворил солнце и луну, потом Лурлина наслала проклятие, сказав, что их дети забудут своих родителей, а потом пришла Кембрийская ведьма, произошел потоп, затем битва, и зло рассеялось по миру.
— При чем здесь «Озиада»? — возразила Отси. — «Озиада» — это всего лишь красочная поэма, романтический перепев более древних и жестоких преданий. Народная память гораздо вернее передает события, чем какой-то там рифмоплет. А в народной памяти зло всегда предшествовало добру.
— Правда? — заинтересовался Иго.
— Конечно, — оживилась Отси, довольная, что может показать свою образованность. — Взять, например, детские сказки, которые начинаются так: «В одном темном, дремучем лесу жила-была злая колдунья» или «Пошел однажды черт на прогулку и встретился с мальчиком». Для народа, который слагает и передает эти сказки из поколения в поколение, никогда не возникает вопрос: откуда берется зло? Оно было всегда. Из сказок мы не узнаем, как колдунья стала злой, что подтолкнуло ее на дурной путь и была ли она когда-нибудь доброй. Мучается ли черт оттого, что зол, или тогда бы он не был чертом? Это по меньшей мере вопрос понятий.
— Если так рассуждать, то народ действительно помнит о Кембрийской ведьме, — согласился Иго. — Все другие ведьмы были лишь ее бледной тенью: дочерьми, сестрами, дальними родственниками. Куда ни обратись, сколь древним бы ни был источник, везде найдутся упоминания именно об этой колдунье.
Эльфаба вспомнила о странном рисунке, который ей когда-то показывал Бок: Кембрийская ведьма (если это была она) стоит, твердо упершись в землю ногами в блестящих башмачках, и то ли выкармливает, то ли убивает неведомого зверька.