Ведьмин род
Шрифт:
Грохнул выстрел из охотничьего карабина.
Человек на крыльце перестал существовать вместе со страхом, яростью и азартом. Звук выстрела был как прикосновение бича, Эгле почувствовала мгновенную боль – но и толчок, который подстегнул ее, прояснил сознание и добавил сил. Она потянулась, хватая последние звезды в прорехах туч, выдаивая небо уже до крови, переливая кровь – в Мартина, чувствуя, каким горячим сделалось его тело, кажется, воздух дрожит над ним, как над костром.
На крыльцо выскочил констебль – сгусток
Констебль в ужасе закричал.
Мартин закашлялся и пошевелился.
Эгле трясущимися ладонями ощутила мокрую, горячую, разорванную в клочья ткань пальто. Мартин дышал.
На секунду ей показалось, что ее застрелили секунду назад, что она парит над землей и видит Мартина внизу и он жив.
Мартин повернулся на бок, из широко открытых глаз уходила муть. На смену ей накатывало потрясение; несколько секунд Эгле и Мартин молча смотрели друг на друга.
Вернулись звуки: далекий собачий лай. Хлопанье дверных створок. Осторожные шаги по снегу – это соседи, пришли спросить, кто стрелял. Сейчас здесь соберется половина селения Тышка.
– Март, – шепотом сказала Эгле. – Нам надо отсюда… уходить.
После встречи с Соней Клавдий вернулся во Дворец Инквизиции. Человек, которому он перезвонил еще с дороги, прибыл через час – хотя добираться ему было далеко, из районного центра провинции Вижна. Не иначе, служебный автомобиль летел по трассам под мигалкой, и обыватели в ужасе думали, что ведьмы возобновили нашествие.
Он вошел в кабинет Клавдия – двухметрового роста, баскетболист-любитель, с жутким шрамом от виска до подбородка; шрам можно было косметически откорректировать, если бы его носитель заботился о таких мелочах. Август Сокол, в прошлом хороший оперативник, теперь – с администраторским опытом, два года был заместителем Сони из Альтицы, получил травму на посту, провел три месяца на грани жизни и смерти, сумел выжить и восстановиться, в том числе и на баскетбольной площадке. Клавдий много лет мысленно держал его в резерве; во время «ведьминой ночи» в Вижне этот человек великолепно проявил себя – и как оперативник, и как стратег. Со временем, конечно, власть испортит его, но это будет потом, а надежный союзник требовался Клавдию сегодня.
– Да погибнет скверна, – пробормотал баскетболист, переступая порог. Он понятия не имел, зачем его вызвали с такой степенью срочности, и у него были, похоже, нехорошие предчувствия.
Клавдий уставился на него – не тратя времени на деликатность, выискивая приметы депрессии или тревожности, определяя текущий психологический статус визитера; баскетболист замер посреди кабинета, позволяя Клавдию делать свое дело, не сопротивляясь и ни о чем не спрашивая. Идеальная реакция.
– Садитесь, – сказал наконец Клавдий. – Прошу прощения, что без предисловий… Вы ведь знаете специфику округа Альтица, не так ли?
Они стекались со всего поселка. То и дело тренькали звонки
Окруженный односельчанами, констебль все больше оживал, напитывался уверенностью и, вероятно, с каждой минутой по-другому помнил события. Констебль был частью этого мира. Мартин и Эгле – чужаки. Люди продолжали собираться, настороженные, напуганные, злые. Местные, укорененные в этих лесах, соседи, чьи семьи жили бок о бок веками. Слухи, раздуваясь, как пламя на ветру, носились над головами.
Васил Заяц так и лежал на крыльце, мертвой хваткой стиснув карабин, пуля из которого неизъяснимым образом попала ему в живот. Его сын, все еще в наручниках, стоял над телом, непонимающе глядя перед собой, будто отключив сознание. Вокруг охали, ахали, хлопотали, звонили по телефону, вытягивали шеи, водили огнями фонариков.
Мартин допил воду из пластиковой бутылки, облизнул губы, откинулся на спинку пассажирского кресла:
– Прости. Я привез тебя в змеиное гнездо. И сам подставился, как ребенок. И подставил тебя.
– Как ты? – шепотом спросила Эгле.
Он через силу улыбнулся:
– Ничего, прекрасно… Если, конечно, это не предсмертное видение.
– Не видение, – сказала Эгле. – Как ты себя чувствуешь?!
– Живой, – пробормотал он с некоторым сомнением. – Девчонку нам не забрать теперь, не дадут.
– К лучшему, – сказала Эгле. – Ее мать скоро объявится. А папаша-тюремщик больше никогда ее не запрет… Март, это я его убила?
– Поехали, – сказал Мартин. – Пока нас не зажарили на паре смолистых костров.
Эгле завела машину – инквизиторский автомобиль слушался беспрекословно, будто признав ее право держать этот руль. Толпа заполнила дорогу впереди, загораживая проезд; Эгле, закусив губу, медленно тронула машину.
– Не нападай, – тихо сказал Мартин. – Ни в коем случае.
Эгле кивнула, сжав зубы, по сантиметру продвигаясь вперед.
Бампер почти уперся в шеренгу односельчан, крепких мужчин и женщин, глядящих очень недобро. Они не собирались никуда уходить. Эгле помнила, как Ивга обратила толпу в бегство несколькими выстрелами, но с тех пор многое изменилось: эти больше не разбегутся. Они будут стрелять в ответ. Пощады ждать не приходится.
Но и Эгле не станет щадить. Эти люди еще не заплатили ей за дыру в спине Мартина, за море его крови, за тоскливый ужас, когда небо черное, звезд не хватает, а Мартин все еще мертв…
За долю секунды они почуяли ее намерение и метнулись в стороны. Вдавив педаль в пол, взвыв мотором, Эгле вылетела на заснеженную улицу буколического поселка и едва вписалась в поворот.
Она остановилась в том же месте, где Васил Заяц с товарищами пытались казнить Ивгу. Снова пошел снег. Дорогу заметало. Эгле притормозила у обочины. Мартин посмотрел вопросительно.