Ведьмина доля
Шрифт:
Вторым призраком был Гоша. Вернее, Георгий Викторович. Тот самый наблюдатель, якого я из окна… тудыть. Сказал бы сразу, что наблюдатель, я бы обходила его за версту. Да, по поводу наблюдателей у меня… пунктик. Но он с месяц усердно ухаживал и звал на свидания, морда сероглазая, прикидываясь магом-иллюзионистом и туристом, и если бы я не зашла к тете Фисе в офис без предупреждения… Он вылетел в открытое окно с сопровождающим «(Еще раз увижу — убью!..) Спасибо, что скрасил мое одиночество, но в твоих услугах я не нуждаюсь!». Посреди бела дня и
…и потом еще долго в округе судачили о самоубийце, который навернулся из окна, вскочил на ноги и побежал. И так — пять раз. Врали безбожно. Никто его больше не видел. И девицы вздыхали, что из-за любви, мужики — что по-любому баба довела из-за низкой зарплаты, ипотеки и десяти кредитов, а старушки шептались о «явно политической подоплеке».
Я зажмурилась и часто задышала. Успокоиться… Главное — не нервничать… Но с такими сюрпризами судьбы, похоже, пора носить лекарство с собой. Вот ведь как все поворачивается… Я нервно потерла зудящую левую руку. Успокоиться… Ветер шуршал в сухих кронах, роняя листья, и пах сырой прелостью. Сзади, из окон гостиницы, доносились вопли обсуждений, спереди — зычный отцовский баритон, убеждающий… Убеждающий. Я не понимала ни слова, а значит, он использовал наблюдательскую магию. Они и не такое умеют, змеи… Но я успокаиваюсь, да.
Прижавшись спиной к шершавому стволу, я закрыла глаза, но по-прежнему прекрасно видела стоянку. Отец что-то втолковывал маме, а та притворялась занятой. Красила губы, но глаза в зеркальном отражении — серьезные, встревоженные.
Гоша прислонился пятой точкой к капоту машины и шарился в телефоне. Вид безразличный, а сам слушает внимательно, выражение резкого лица хищное, и острый взгляд из-под черной челки стреляет по сторонам. И, несмотря на «праздник», — неизменные кеды, джинсы, темная майка, спортивный пиджак.
И еще эта, незнакомая. Пальто, каблуки, прическа «лесенкой», но назвать ее человеком язык не повернется. Слишком… деревянная. Зажатая. Стоит, как статуя, и глаза светлые, холодные, невыразительные, как у мороженой рыбы. Я втянула носом воздух и разочарованно сморщилась. Стена. И похлеще, чем у Зойки. Девчонка дышала и ощущалась живой. А незнакомка — нет. И, похоже, она…
— Ульяна, выходи, я знаю, что ты здесь, — отец подкрался незаметно.
Я невольно вздрогнула. Черт.
— Красавицей выросла! Здравствуй, дочь, — улыбнулся тепло.
— Конечно, иначе самому себе комплемент не сделаешь, — буркнула я, игнорируя протянутую руку и выбираясь на стоянку. — Привет.
Мама послала мне предупреждающий взгляд и успокаивающе улыбнулась. Меня перекосило от попыток сдержаться, и я горько жалела, что не сбежала. И прав, трижды прав Жорик, амулеты тут бессильны… Злость на себя, этих… призраков и проклятую ситуацию забурлила, зашипела, обжигая. Лучше бы осталась в конференц-зале, в углу, с Зойкой…
«Уля! — мамина мысль ввинтилась в мозг острой иглой, и я невольно съежилась
Я вздрогнула, когда отец, посчитав мою скрюченную позу признаком мерзлявости, заботливо набросил на мои плечи пиджак. Да, не перед ними… Не перед наблюдателями, которые, разумеется… наблюдают. За каждым жестом, словом, взглядом. Работа в каждой секунде жизни, в каждом вдохе и выдохе. Я поймала любопытный Гошин взгляд и покраснела. Надеюсь, что от злости. Хотя и стыдно тоже стало. Ибо… вышвыривать его из окна было необязательно. Достаточно по-женски дать по морде, сломать нос и, обозвав обманщиком и скрытником, гордо удалиться восвояси.
— Добрый вечер, Ульяна… Андреевна, — Гоша отлепился от машины, сунул сотовый в карман и улыбнулся.
Иди… лесом.
— Не добрый, — я привыкла говорить правду, — а отвратительный.
— Ульяна, не груби, — пожурил отец, — разве я такой тебя воспитывал?
— Ты сбежал, когда мне было тринадцать, и тех пор — ни слуху, ни духу, — огрызнулась я. — И что воспитал, то и получай. И нечего мне…
— А сейчас будет мелодраматическая сцена, — меланхолично вставил Гоша, и над его плечом повисла ярко-желтая табличка с красной надписью «Аплодисменты!», — с примесью фарса, — и над другим плечом напоминалка «Смеяться после слова…».
— Таракан!.. — я попятилась, уронив пиджак.
Таракан. Рыжий, с полмашины, мерзкий. Он возник светящимся миражом из ниоткуда, навострил на меня шевелящиеся усы и крылья, и… Я очнулась на фонарном столбе. Взлетела туда, забыв о каблуках и короткой юбке. И оказалась на маковке фонарного столба быстрее, чем сообразила, что насекомое — всего лишь иллюзия, а я — ведьма, и одной левой могу прибить и насекомое, и его создателя. Рефлексы опять оказались быстрее меня. Я судорожно вцепилась в холодный шершавый столб. Ненавижу…
— Улька! — и отец захохотал. — Неужто до сих пор боишься? Брось! Лети вниз. Разговор есть.
Я зажмурилась и промолчала. А то незаметно…
— Ульяна, слезай, — мама сдерживала улыбку, очевидно вспоминая, сколько раз снимала меня, мелкую, со столов и шкафов. — Георгий Викторович, прошу вас больше так не делать и отнестись к ситуации серьезно!
…а я ж не виновата, что от шороха лапок, от поползновения этих тварей меня тошнит… А иллюзионист легко считывал глубинные страхи и воплощал их в жизнь. В гипертрофированном и отфотошопленном виде.
— Я серьезен как никогда, Надежда Сергеевна, — отозвался Гоша степенно и вежливо. — А время для семейных разборок сейчас не то, не так ли?
Убью… Я рискнула глянуть вниз. Рыжая гадость рассыпалась искрами, развеивалась под порывами ветра. Я вдохнула и задержала дыхание, считая до десяти в унисон с глухими ударами сердца. Спокойствие и самоконтроль… В конце концов, я больше пяти лет работаю ведьмой Круга, и у меня должен быть профессионализм. Вспомнить бы только, куда я его задвинула…