Ведьмы горят на рассвете
Шрифт:
– Нет.
– Как насчёт Влада?
Я прислушиваюсь, чтобы убедиться, что Ярослава и Лаверна идут за нами. Трава шелестит в такт их шагам.
– Нет.
Ади не напирает, этим меня удивляя. Сдерживаю желание повернуть голову и взглянуть ему в лицо, чтобы понять почему. Он ведь обычно никогда не упускал возможности меня поучать: никогда с тех пор, как его отец и мой решили, что мы должны быть друзьями, какими были и они; с тех пор, как мы с Ади подрались у всех на глазах, и наши разбитые в кровь губы убедили их в обратном. Аделард Лишан обожает правила – я их ненавижу, он им следует – я же умудряюсь только нарушать. Он оправдывает
И всё же мы друзья.
– Ты опять это делаешь, Мир.
– Что?
Ади драматично вздыхает.
– Что, Лишан?
– Пытаешься добиться успеха во всём сразу. Найти убийцу, присмотреть за ведьмой, спасти Джасну. Вывести меня из себя? С магией или без, ты не можешь…
Мой взгляд буравит его висок, и я старюсь изобразить столько недовольства на лице, сколько только могу, однако каким-то образом в душе у меня оказывается не так уж и много негативных эмоций. Каким-то образом после часов, проведённых с огонёчком, у меня вообще нет эмоций. Эмоция – это она, она – слова и поступки, а я всего лишь звук, наполняющий пространство шагами рядом с ней. Как в сердце у мёртвой девчонке может быть столько всего?
Аделарда не обмануть моим сердитым взглядом. Когда мы были помладше, это срабатывало, но не теперь. Ади запинается на полуслове, но всего на мгновение, и моё поведение его скорее веселит, чем беспокоит, а потом его губы складываются в усмешку, когда мы огибает кустарник на углу аллеи.
– Ты не можешь быть идеальным, Мир.
– Кто сказал?
* * *
– Ты ведёшь себя эгоистично, – сказал отец, поймав меня, когда я попытался сбежать из дома впервые. Десять лет назад мне было всего девять, но я до сих пор слышу в голове его укоризненный голос, словно это было вчера. – Что подумают люди? Что ты не счастлив?
Я был счастлив. Должен был быть. В конце концов, это ведь мой день рождения, и дедушка подарил мне собаку. Каждый ребёнок мечтает о собаке, верно?
– Всё не так уж плохо, – продолжал отец, взяв меня за подбородок и повернув лицом к кухонному окну, чтобы рассмотреть пунцовый отпечаток на моей щеке, который через пару дней превратится в уродливый, чёрный синяк. – В следующий раз будешь думать, прежде чем бегать так быстро, да?
Я не ответил, глядя в окно. Зима снаружи всё окрашивала в белый: фонари, автомобили, дороги… Я обожал, как снег скрипит у меня под ботинками.
– Мир? Обещаешь?
– Да.
– Умница, – удовлетворённо кивнув, отец отпустил меня. – Приложи лёд на пару минут, а потом возвращайся на праздник.
И вот, праздник. Наш пентхаус напоминал мне музей, потому что Соён, новая жена отца, которую он подцепил в какой-то командировке, всегда следовала своему стилю: зеркалам в золотых рамах, антикварным вазам и картинам с мифическими сюжетами. «Место должно соответствовать владельцу, – говорила она. – Будучи лучшим адвокатом в городе, твой отец заслуживает только лучшего». Может, она была права, но она так заботилась о репутации, что порой не замечала, как нелепо выглядели её попытки: за роскошью не оставалось жизни.
Однако все ведь приходили к нам ради роскоши, так? Не ради жизни.
Я не мог сосчитать, скольким гостям улыбался в тот день и сколько раз слушал, каким отличным адвокатом однажды стану. «Точно как твой отец», – повторяли в унисон гости, которые смеялись над
– Девчонки и дорогие машины, – усмехнулся папа Аделарда. – Вот, что скоро будет тебя волновать.
«Откуда вы знаете?» – хотелось мне спросить. Каждый говорил о том, кем я стать должен, и никто о том, кем я уже был. Однако они выглядят так уверенно, эти взрослые… Я им верил.
Теперь не могу вспомнить ни одного их поздравления, ни одного подарка, не помню даже, что подарил мне на девятый день рождения отец, но помню дедушку – и его собаку. Мою собаку. Белого хаски, чьи серебряные глаза блестели как две луны в ночи.
– Он будет твоим другом, когда почувствуешь себя одиноко, – сказал дедушка. – Всегда выслушает. Будет играть и спать рядом.
А потом щенок вдруг оказался у меня на руках, такой маленький комок меха и тепла. Я уставился на него в изумлении. Каждый ребенок мечтает о собаке, но не я. Собаки верные и бескорыстные, а эта выглядела так, словно уже мне доверяла. Я ничего не сделал, лишь взял щенка на руки, и его глаза уже смотрели на меня так, будто он готов идти за мной на край света. «Он не может идти за мной. Я хочу сбежать. Один».
– Как мы его назовём? – голос у дедушки был добродушным, но сильным, непоколебимым, даже когда отец бурчал, что подобные подарки бесполезны, мачеха жаловалась, что собака притащит в дом грязь, а младший братик визжал от радости. Старика, кажется, ничто не могло сбить с пути. Дедушка был точно скала, точно море; он единственный говорил о том, кем я уже стал, а не кем быть должен.
– Не знаю. – Но я знал. Имя пришло ко мне, будто давно уже ждало своего часа. – Аамон? Как в той сказке, что ты мне рассказывал. – В сказке о ведьмаках, которые некогда жили среди людей: у одного из них был фамильяр, собака с орлиными крыльями. Тот Аамон наделял своего хозяина множеством талантов, даровал красноречие, невидимость и даже бессмертие. Аамон мог примерить врагов, а мог и развязать войну.
Глаза дедушки довольно блеснули.
– Хорошее имя, Мир. Могущественное. – И всё же именно у дедушки всегда находилось имя для каждого. Для собаки, для бури, для улыбки. Особе слово. Вдохновляющая сказка. Не одна из тех банальных о драконах и рыцарях, которые непременно спасают королевства, какие мне читала мачеха до того, как у неё родился собственный сын. Нет, его сказки были из тех, что заставляют просить ещё, не с «жили они долго и счастливо», а с вопросительным знаком в конце. Знаком, который оставлял тебе выбор. О Герое без доспехов, который хотел спасти мир, но потерпел неудачу, за что был назван Злодеем; о Смерти, которая желала дарить жизнь, но была создана, чтобы её отнимать; об Ангеле, чьи крылья сгорели, и он уже не мог вернуться в рай.
– Вот, кем тебя сделали глупые сказки деда, – говорил отец. – Мечтателем. Мечтатели не выживают на этой земле.
– Не веди себя как тиран, Гриша. Я тебя не этому учил, – возражал дедушка. – Мир всего лишь ребенок.
«Тиран». Я тогда не знал, что означает слово. Но запомнил его. Какая поразительная вещь, человеческий язык: что бы хорошее или плохое мы ни делали, всегда создаем слово, чтобы это назвать. Как трофей – или предостережение.
– Он мой ребенок, и я не позволю тебе погубить всё, над чем я тружусь всю свою жизнь! – срывался в ответ отец. – Я делаю всё это ради него.