Век Екатерины Великой
Шрифт:
– Что ж, императрица молода и красива, недаром же мой родной дядя полюбил ее когда-то.
– Красива! Ваша правда, Ваше Высочество.
Шкурин переминался с ноги на ногу, не зная, что уж в таких случаях надобно говорить. Заметив его душевное смятение, Екатерина отпустила его.
Каково же было ее удивление, что сюрприза с тканью не получилось. Елизавета встретила подарок спокойно, будто знала, что именно преподнесет ей невестка.
Екатерина допросила Никитичну. Та о покупке ничего не говорила. Выяснилось, что о сюрпризе государыне поведала гофмейстерина Мария Чоглокова, коей доверил тайну простодушный Шкурин. Или стоит сказать – малодушный? Впервые Великая княгиня разозлилась так сильно. Она вышла в гардеробную, где он обыкновенно
– Негодник! – воскликнула она в сердцах. – Как ты мог! Я собиралась сделать достойный подарок! Накопила денег, купила изысканную вещь, и вдруг оказывается, что об оном знает вся дворцовая челядь! Кому я доверяла, кому?
Великая княгиня была не похожа на себя. Она наступала на Шкурина, ее горящие злые глаза буквально скрутили его.
– Чего ты молчишь? Воды в рот набрал? Мне такой слуга не надобен, и не попадайся мне на глаза. Убирайся!
Шкурин при сих словах покачнулся и упал на колени. Протягивая к ней руки, он, заикаясь и коротко всхлипывая, повторял:
– Простите меня, Ваше Высочество, не губите мою семью. Такого никогда более не случится. Никто никогда более не услышит от меня и слова о вас. Я буду самым преданным слугой на всем свете. Прошу, поверьте мне и простите!
Столько горести и чистосердечия было в его словах, а плечи его столь жалко содрогались от беззвучного плача, что сердце Великой княгини сжалось, все ее недовольство улетучилось.
– Встань, – приказала она ему смягчившимся голосом.
Тот с трудом поднялся.
– Я верю тебе, ты никогда более меня не подведешь. Я прослежу за тобой некоторое время. А теперь иди с Богом.
Затем она вышла из гардеробной, оставив его переваривать свалившееся на него счастье.
Тоска разъедала Великую княгиню. Сидя целыми днями в своей половине за беспрерывным чтением, Екатерина ждала хоть каких-то перемен. Хотелось любви, ласки, объятий… Но не было рядом ни одной родной души, коей она могла бы довериться, раскрыть свою душу. Необходимо было быть осторожной и скрывать свое состояние. «Никому не доверять» стало ее девизом, от коего хотелось иногда взвыть. Одиночество – страшное состояние. Слава Богу, что была у нее преданная камер-фрау Владиславова!
Екатерина продолжала развлекать себя охотой. Ей нравилось стрелять, и в теплое время года она организовывала себе охоту на уток. Вставала рано утром, когда еще все спали, садилась с егерем в лодку, подплывала к камышам и метко разряжала свое ружье. Иногда ее сопровождал Василий Шкурин.
Алексей Григорьевич Разумовский как-то рассказал ей, что Анна Иоанновна, предыдущая императрица, была большой любительницей пострелять. Она держала ружье прямо в своей спальне. Утром имела привычку выглянуть в окно и, ежели летела какая злосчастная птица, то обыкновенно бывала убита метким выстрелом русской государыни. Екатерина Алексеевна постановила себе такожде научиться мастерски стрелять – и пристрастилась к оному занятию. От скачек же на лошади она получала настоящее удовольствие. Граф Алексей Григорьевич Разумовский с гордостью говорил об императрице Елизавете как о прекрасной наезднице и охотнице. Как было не подражать ей? Великая княгиня садилась верхом по-мужски и скакала несколько верст, наслаждаясь своим умением. Увидев как-то, как она спрыгивает с жеребца, императрица запретила ей подобные скачки, намекнув, что оное может являться причиной ее женского нездоровья. Государыне не нравилось такожде ее мужская посадка на коне. Дабы не навлекать гнева государыни, Екатерина Алексеевна придумала сиденье, на коем можно было сидеть, свесив ноги в одну сторону. Как токмо она исчезала с поля зрения императрицы, то садилась как обычные наездники. Дабы легче было перекидывать ногу по-мужски, она нашла простейшее решение:
– Ну что, Шкурин, лошадь готова? – спрашивала она спешащего к ней слугу.
– Готова, Ваше Высочество, сейчас выведут, – кланялся ей Шкурин и бегом бежал к воротам конюшни.
– Осторожно, Екатерина Алексеевна, будьте осторожны. Кругом кочки, колдобины…
– Не бойся, Шкурин, – весело улыбалась Екатерина, трепля гриву лошади, – чай, не первый раз.
– Так-то оно так, но дорогу смотрите всегда, лошадь может споткнуться, не дай Господи, – взволнованно крестился слуга.
Екатерина уже летела с ветерком. Шкурин быстро осенял ее крестом и не сводил с нее глаз, пока та не скрывалась за поворотом.
Верховой езде он предпочитал охоту на уток вместе с ней. Здесь тоже всякое могло случиться. Но от того, что он находился в тот момент рядом с ней, ему становилось спокойнее. Провожая хозяйку глазами, он мысленно молился, прося Бога уберечь ее от опасности, и жалел, что не может скакать рядом, дабы помочь ей, ежели вдруг случится какая беда. Шкурин был не токмо предан своей хозяйке, но и любил ее всей своей душой.
Екатерина была благодарна императрице за свою новую прислугу. Василий Шкурин оказался преданным и скромным слугой, а за Прасковью Никитичну Екатерина до конца своих дней не раз с благодарностью вспоминала государыню. Мало того, что лишенная семьи и родственников Великая княгиня получала от Никитичны поистине родительскую любовь, каковой она не видела от родной матери, так Екатерина еще и, ко всему прочему, нашла в ней бесценный источник знаний о русском быте, обычаях, истории – словом, обо всем русском. А главное, Никитична своим собственным поведением и отношением к ней и окружающим их людям сумела открыть ей, немке от рождения, что же из себя представляет русская душа, посеяв в ней, в конечном итоге, душу, подобную своей. К своим двадцати годам Екатерина поняла, что лучше русского человека на свете никого нет, понеже чувствовала сие сердцем. Вестимо: все национальности имеют свои достоинства, но дороже и ближе ее сердцу – русский народ. Знающая прошлое и настоящее своей страны, непостижимым образом бывшая всегда в курсе всех событий, именно скромная русская женщина, Прасковья Никитична Владиславова способствовала перерождению немецкой принцессы в настоящую русскую Великую княгиню, русскую и душой, и сердцем.
Великий князь Петр Федорович стал большим любителем театра и маскерадов. В оном он мог бы соперничать с самой теткой, императрицей Елизаветой. В канун нового, пятидесятого года наследник влетел в половину своей жены и возбужденно предложил:
– Давай мы с тобой просто обменяемся платьями. Ты наденешь мой зеленый камзол, тем паче, что я давно его уже не носил, а ты дай мне свое голубое с белой отделкой.
– Конечно, я пришлю его вам, Ваше Высочество. Токмо… фрейлина Голицына сказывала мне, что в мое платье никто кроме меня не втиснется.
Наследник подошел к большому зеркалу, привлек к себе Екатерину, оглядел себя и ее.
– Ничего! Я тоже не из толстяков, а Левушка Нарышкин поможет натянуть любое платье. Он мастер на все руки.
– Мне даже нравится переодеваться, а вот, как я знаю, фрейлины, особливо немолодые, сие ненавидят. Пошто так? – спросила Екатерина.
Великий князь весело и беспечно рассмеялся, задрав голову и обнажая крупные неровные зубы.
– Лосины уж слишком некрасиво обтягивают их телеса!
Он обошел вокруг Екатерины, оценивающе рассматривая ее фигуру. Екатерина, смутившись, села в кресло.
– Отчего вы так смотрите?
– А вот вам идет мужская одежда. Фигура у вас тонкая, стройная, – сказал он как-то двусмысленно.
– Спасибо, Ваше Высочество.
Петр заулыбался своим мыслям и снова рассмеялся.
– Зато уж пощиплю я зады наших толстух! Особливо Лизку Волконскую. Она так заливисто визжит.
– Лучше не надо никого щипать, – робко предложила Екатерина Алексеевна.