Век Екатерины Великой
Шрифт:
– Хорошо, Ваше Величество, я исправлю его, когда пожелаете.
– Я пришлю его вам на днях.
– Но ведь Лизавета Воронцова, Ваше Величество, – Позье кивнул в сторону фаворитки императора, – коей император пожаловал вчера орден Святой Екатерины, завтра должна явиться на прием в голубой ленте, а у вас подобной не будет. Не станет ли сие вызовом?
– Хорошо, – кивнула императрица, – приезжайте за ним завтра утром в Петергоф, я буду там.
– В точности в восемь утра, Ваше Величество, я буду в Петергофе.
Среди царедворцев, сановников, вельмож и, особливо, гвардейцев было неспокойно. Уже шесть месяцев, как замышлялось восшествие Екатерины на престол. Орловы планомерно вовлекали все больше армейских людей в свой заговор, объясняя солдатам о благе, кое наступит в стране,
Постепенно заговор ширился.
Государь Петр Федорович находился в непонятном состоянии – сей царь, казалось, на самом деле был без царя в голове. Он словно отказывался пользоваться рассудком, идя во всем напролом: хотел сломить гвардию – и для того вел ее в поход; хотел переменить веру; хотел жениться на Елизавете Воронцовой, а жену заключить в тюрьму. Император стал до такой степени несдержан, что все чаще дело доходило до кулачной расправы с лицами его свиты, даже с высокими сановниками, близкими друзьями и верными слугами. Князь Нарышкин, Мельгунов, статс-секретарь Волков и даже любезный его сердцу Гудович подвергались поочередно оскорблениям, причем неоднократно. Петр полагал свое поведение обычной нормой обращения императора со своими подданными: ну подумаешь, почудил государь, так разве ж можно на него обижаться?
Екатерина в то же самое время, напротив, являла собой образец благоразумия и обходительности. В противоположность грубости мужа, от коей ей самой приходилось страдать, она держала себя с таковым достоинством, что невольно вызывала всеобщее уважение.
После родов значительно потеряв вес, она хорошела не по дням, а по часам, получая частые восхищенные комплименты. Она старалась выглядеть рядом с Григорием Орловым неотразимой, как когда-то решила для себя. Но что же ожидало ее дальше, в будущем? Того она сама доподлинно не представляла, пусть и прекрасно понимала, что Петр Федорович не оставит мысли расправиться с ней. И посему, стало быть, ей надобно было принять решительные контрмеры.
Император Петр не только не скрывал своей связи с Воронцовой, но и, как докладывали Екатерине, не раз высказывал намерение оставить постылую супругу. По столице ползли слухи о секретной подготовке некоей уютной кельи в Шлиссельбургской крепости, неподалеку от тюрьмы Ивана Антоновича. Сие ужасало императрицу. Друзья Екатерины предлагали не сидеть сложа руки, а, пользуясь всеобщей ненавистью к императору Петру, свергнуть его и заточить в каземат, дабы самой править как самодержице али как регентше при малолетнем императоре Павле.
Наступило лето – время, когда армия и гвардия должны были вскоре садиться на суда и отправляться на войну с Данией. Российский император возжелал отомстить датчанам за шестидесятилетней давности аннексию части Голштинского герцогства. Вестимо, оная война не пользовалась популярностью среди солдат, как и прусские мундиры, в которые их облачили. Словом, Екатерина знала, что она не одинока, и верные друзья последуют за ней без колебаний – стоило лишь дать разрешение Орлову и его братьям. Окромя того, отдельно от Орловых Екатерина обсуждала вариант переворота с влиятельнейшими сановниками – командиром Измайловского полка, графом Кириллом Разумовским, а такожде воспитателем наследника – Никитой Паниным. Активно продвигавшая идею переворота, Дашкова открылась графу Никите Панину и его племяннику, генералу князю Репнину. К заговору примкнул возвратившийся в Петербург с театра военных действий генерал князь Михаил Никитич Волконский. После того как на обеде в честь подписания мира с Пруссией император оскорбил ее, Екатерина Алексеевна начала расширять круг заговорщиков. Орловы и Дашковы втянули в заговор еще нескольких гвардейских офицеров: преображенцев капитанов Пассека, Баскакова, Бредихина, Черткова, поручика князя Барятинского, конногвардейца, секунд-ротмистра Хитрово, премьер-майора Рославлева и других.
Многие заговорщики были связаны друг с другом родством – Дашковы, Орловы, Барятинские и Репнины.
В то время как заговор зрел и набирал силу, Петр Федорович и в ус не дул, держался по-прежнему легкомысленно и безалаберно. Как говаривала про своего крестного отца княгиня Дашкова: «Поутру, у себя в Ораниенбауме, был первым капралом на вахтпараде, затем плотно обедал, выпивал хорошего бургундского вина, проводил вечер со своей фавориткой, любимым чернокожим мальчиком-прислужником Нарциссом, шутами и несколькими дамами».
Ничего не ведающий и ни о чем не подозревающий император не понимал, насколько обстановка накалилась. Пассек даже просил у Екатерины согласия на убийство Петра. Он и Баскаков хотели подстеречь его, вооружившись кинжалами, около домика Петра Великого в парке на правом берегу Невы, на Петровской набережной, где император любил вечерами прогуливаться с Елизаветой Воронцовой. Часто Петр оставался там ночевать с ней. Однажды ночью Дашкову разбудил ее взволнованный троюродный брат, князь генерал Петр Репнин, сообщивший, что был у императора, и при нем император Петр наградил Елизавету Воронцову орденом Святой Екатерины. До сих пор сим орденом награждались токмо особы императорской фамилии и иностранные принцессы, а поскольку Елизавета Воронцова иностранной принцессой не являлась, то напрашивалось предположение, что она вскоре займет место в императорской фамилии. Поелику князь Репнин немедля, боясь быстрого разворота событий, сообщил об оном своей кузине. Дашкова, не мешкая, собрала у себя Репниных, Разумовского, Панина, дабы обсудить последующие действия.
Все оные люди были готовы поддержать императрицу в любой момент. Но, как бывает в подобных случаях, решиться на такое отчаянное дело как переворот оказалось трудно. Екатерина боялась высоко взлететь, да низко упасть. Она, вестимо, знала, что тайные замыслы ее друзей должны прийти к желаемой цели – к свержению императора, подобного тому, кое привело цесаревну Елизавету Петровну к престолу. Она понимала и то, как оный шаг опасен, и каковые препятствия могут вдруг обнаружиться в самый важный момент. В противовес Григорию Орлову, Екатерина упрямо настаивала: надобно выждать подходящего момента. Григорий же, зная намерение Петра Федоровича расправиться с женой, стоял за арест его в спальне и заключение в Петропавловскую крепость. Екатерина Алексеевна ожидала, когда безумства мужа вызовут уже полное его неприятие и приведут к положению, когда у него не останется достойных сподвижников. Тогда она сможет начать действовать. Но пока Екатерина, как доверительно она делилась с княгиней Дашковой, всецело полагалась на Бога. Ей и не оставалось, впрочем, ничего другого. Однако императрица, еще ничем не решаясь руководить, все же имела намерение рано или поздно обратиться к тем, кто хотел спасти ее. Екатерина понимала, что сильна своей твердой волей, крепким запасом терпения и умением выждать нужного момента.
Император Петр Федорович уехал в Ораниенбаум повеселиться, приказав Екатерине Алексеевне с сыном оставаться в Петергофе. Петр выехал из Петербурга в Ораниенбаум еще за четыре дня до своих именин. За два дня до отъезда из столицы он дал ужин на пятьсот персон, после коего был устроен великолепный фейерверк – вновь в честь мира с Пруссией. На следующий день новые празднества и банкеты продолжались в Ораниенбауме в более интимном кругу. В своей летней резиденции Петр должон был оставаться недолго: вскоре он намеревался отправиться к армии в Померанию, откуда собирался произвести набег на датчан в ожидании более широкого поля битвы, куда бы его призвал его новый союзник, король Фридрих Второй, и где, вестимо, он смог бы прославить свое имя. Петр рассчитывал отбыть из России морем в конце июля. Флот не вполне был готов к плаванию. Болезни сильно сократили наличный состав матросов. Но сие Петра не смущало: он подписал указ о том, дабы больные матросы поскорее выздоровели. Такожде император Петр приказал корпусу Захара Чернышева, который совсем недавно брал Берлин, идти в Австрию и стать там под начало прусского командования для совместной борьбы против австрийцев – вчерашних союзников России. Многие офицеры возмущались подобным положением дел, тем паче, что весь сыр-бор происходил из нелепого желания их императора воевать за кусок болота, крохотный клочок приграничной территории с Шлезвигом.