Век Екатерины Великой

Волгина София

– Понеже императорская фамилия состоит из императора Петра, нашего сына цесаревича Павла и меня, мне нет необходимости вставать.

Гудович еще не дошел до императора доложить ответ Екатерины, как весь стол услышал громкое, произнесенное с ненавистью слова: «folle!», «дура!» в адрес императрицы. Все замерли. Разъяренный Петр Федорович, глядя на нее в упор, заявил:

– Я напомню вам, Ваше Величество, что здесь находятся двое наших дядей, тоже из венценосной семьи, принцы Голштинские.

Звонкая тишина на минуту

всех оглушила. Все ждали реакции, ответного выпада остроумной императрицы, но она молчала. Вытерев слезу, она повернулась к обожавшему ее графу Александру Строганову, который дежурил за ее креслом, и попросила его рассказать ей что-нибудь веселое, дабы отвлечь внимание присутствующих, – что граф сию минуту и исполнил. Екатерина Алексеевна сумела замаскировать свои чувства настолько, что всем в оную минуту она показалась снисходительной к нетрезвому супругу. Однако никто не заметил потемневшие от обиды глаза императрицы, положившей с того памятного обеда хорошенько обдумать, как действовать ей дальше.

Петр Федорович сознавал, что, нанеся публично оскорбления жене, перешел все допустимые границы в своем поведении. Однако он ничего не мог с собой поделать: человеком он был взбалмошным, пусть и благодушным, и отходчивым, но так давно затаил жажду мести вечно во всем превосходящей его жене, имевшей всюду и везде обожателей, что совершенно не мог уже себя контролировать. Последнее время ему особливо было тяжело справляться со своими чувствами, понеже в связи с постоянными празднествами он редко бывал трезвым. Петр бил своих приближенных, ругал их последними словами, куражился и никого не хотел слушать. Изрядно разнузданный император наслаждался своим новым положением: ему казалось, будто все в его руках, и он, наконец, научит всех уму-разуму, все сделает, как ему вздумается, и никто не посмеет ему воспротивиться.

Фаворитке его, Елизавете Романовне, хоть пришлось по душе публичное унижение соперницы, но все же было понятно, что обругать прилюдно законную супругу – перебор, и она ругала своего непутевого любовника. Однако в тот же вечер, как обычно пьяный и обозленный, император приказал князю Федору Барятинскому вечером арестовать жену. Барятинский в растерянности отправился выполнять приказ. На его счастье (и счастье императрицы), на пути ему встретился дядя венценосной четы, принц Георг Голштинский, кой, узнав о намерении Петра, бросился в его покои и на коленях вымолил отменить приказ на арест.

С того дня Екатерина стала еще внимательнее вслушиваться в предложения, поступавшие к ней со времени смерти императрицы Елизаветы. План братьев Орловых, людей решительных, служивших в гвардии, которая их обожала, казался Екатерине наиболее подходящим. Они планировали схватить императора в его комнате в Зимнем дворце и заключить, как Анну Леопольдовну, в Шлиссельбургскую крепость. К моменту неожиданного отъезда императора в Ораниенбаум,

где он такожде ежедневно пьянствовал, план сей уже существовал около месяца.

Екатерина Алексеевна находилась в Петергофе. Заговорщики, собравшись, положили на случай предательства не ждать его возвращения, собрать гвардейцев и провозгласить Екатерину державной императрицей.

* * *

После шумной попойки в доме брата Ивана Орлова (сам хозяин отсутствовал), сунув руки в карманы расстегнутого камзола, взлохмаченный Григорий Орлов окинул всех сумрачным взглядом и спросил:

– Доколе будем терпеть выкрутасы отца отечества?

Петр Пассек ухмыльнулся.

– Не нашего ли любезнейшего императора ты имеешь в виду?

Алексей Орлов, оскалив зубы, мрачно подтвердил:

– Императора Петра, но не того, коего прозвали по праву Великим, а того, коего все кличут невеликим, а некоторые – просто дурачком.

– И правильно делают, – зло проговорил Григорий Орлов. – Токмо дурак может публично обозвать свою жену дурой.

– И за что он ее так? – поинтересовался Алехан, отставив опустошенный стакан и впившись злыми глазами в Григория. – Сказывают, у плохого мужа жена всегда дура.

Разъяренный Григорий ответил:

– Обругал ее дурой, понеже не встала, когда сей всероссийский батюшка поднял тост за императорскую фамилию, имея в виду родственников, сидящих с ней за одним столом.

– Ну и не встала, ну и что? – не понял Петр Пассек.

– Ему не понравилось, когда она заявила, мол, не встанет, понеже сама из императорской семьи.

Пожав недовольно плечами, в разговор вступил Федор Орлов:

– Сие ладно. Сие дела семейные. Другое дело – наши русские солдаты. Колико они будут выносить насмешки нашего царя?

Пассек настороженно спросил:

– Ты о чем?

Федор, возмущенный недогадливостью друга, ответил:

– Как о чем? Ведь он переодел всю армию во вражескую форму прусского образца, убрав форму Петра Великого. Се прямое оскорбление!

– Так ведь он наш император! Его воля, – вмешался самый младший из них, Владимир Орлов, прибывший на днях из деревни в гости к братьям.

– Какая еще воля? Помолчал бы, малец!

– А как же присяга царю? – не унимался брат, от волнения заливаясь румянцем.

– Как же при-ся-га? – передразнил его Григорий, раздраженно запустив пятерню в свои и без того разлохмаченные кудри.

– Как же верой и правдой не послужить? – сверкнув глазами, с издевкой переспросил Алексей. – Так разве ж он русский батюшка, когда не любит все русское и почитает все прусское? Пусть убирается в свою Голштинию!

– Нет ему прощения за одно то, что отдал пруссакам завоеванные русской кровью земли. Так он ценит нашу кровь? И Семеновский, и Измайловский, и Преображенский полки спрашивают – зачем им такой царь?