Век гигантов
Шрифт:
— Мелочи все!.. — прогудел медик.
— Мелочи?! На мелочах, батенька мой, жизнь строится. А вот вам, если хотите, не мелочь, а «крупность». Знаете ли вы, чем сейчас занят великан Ркша? Нет, конечно, вы этого не знаете. Вы ничего не знаете. Удивляюсь, на чем тогда базируетесь вы, строя свои обвинения против первобытников… Великан Ркша занят усовершенствованием своего оружия — лука. Я его не толкал на это и никто не толкал; опыт и наблюдение дали ему толчок. Опыт и наблюдение навели его на мысль, что если сделать древко лука крепче и длиннее, то и стрелы можно делать длиннее, и соответственно увеличится от этого длина полета стрелы. Вы знаете: когда я мастерил луки, я применялся к своей мышечной силе; я не рассчитывал увидеть в первобытном человечестве таких богатырей; и луки вышли слишком слабыми для них — вроде детских игрушек. Теперь Ркша — подчеркиваю: самостоятельно, без каких-либо указаний — делает себе лук, отвечающий его силе… Может быть, вы скажете, что это не есть прыжок,
— Нет, — честно отвечал медик, мигом переменив фронт, — я теперь отказываюсь от этого утверждения. Я действительно был недостаточно знаком с мелочами жизни краснокожих… Однако я вижу во всех этих фактах и фактиках совсем другое. Я вижу в них кратковременную реакцию, после которой пойдет резко прогрессирующая полоса растерянности, отупения и окончательного вырождения. Развитие человеческого общества не может идти скачками, это вам не заяц. Развитие…
— Позвольте, — прервал его Николка, — вы повторяетесь. Я уже слыхал: «человеческое общество должно развиваться органически-медленно, постепенно, — как дерево в лесу» и т. д. Против этого я тоже сумею возразить. Человеческое общество — не дерево, прежде всего. У дерева техники нет, а техника в человеческом обществе — все. Дерево борется с природными стихиями своими крепкими корнями, толстой корой, борется, не употребляя никаких искусственных орудий… Дерево непосредственно соприкасается с природой; человек же между собой и природой ставит свою технику: он борется с голодом, стужей, ливнями не голыми руками, а вооруженными — против зверей он употребляет дубинку и камни, от стужи укрывается одеждой, от дождей прячется в пещерах. Между человеком и природой стоит третья сила, которую коротко можно назвать «техникой». Этой третьей силы у деревьев нет, нет ее — за исключением логовищ — и у зверей. Следовательно, законы развития, обязательные для деревьев и зверей, совсем не обязательны для человека, не говоря уже о том, что эти самые законы в том виде, как вы их излагаете, можно очень и очень сильно оспаривать…
— Великий ученый Дарвин… — начал торжественно Скальпель. Николка без стеснения оборвал его:
— Знаю, знаю. Я Дарвина тоже читал. Много сильного есть у Дарвина, но много и слабого. Дарвин говорит, вы хотите сказать, что все живущее — растения, животные и человек — развивается всегда только путем эволюции, то есть медленно, постепенно, без скачков. Слыхали. Я, конечно, не ученый, но если я что читаю, то читаю внимательно и крепко помню. Я великолепно помню также, что сам Дарвин признавал или, по крайней мере, отмечал и другой вид развития, именно — не эволюционный, а революционный: внезапными бурными скачками… Что?! Вы мне не верите?! Вы поражены?! Плохой же вы последователь Дарвина, если не знаете хорошо его трудов. Вы, конечно, читали его книгу «Прирученные животные и культурные растения». Так вот там, именно, и встречаются места — довольно длинные места, — где он говорит о скачкообразном внезапном развитии. Например?.. Извольте. Он говорит, насколько я помню, о внезапном появлении разновидности плакучей ивы и пирамидального дуба, об одной уродливой форме рогатого скота (ниат, или натас, она называется), тоже появившейся внезапно; о ягнятах, похожих на таксу, родившихся от нормальных родителей и давших стойкую форму (это в Соединенных Штатах где-то; в Массачузете, кажется), еще говорит о черноплечих павлинах, тоже появившихся внезапно, и еще о ком-то…
— Это он отмечал как курьезы… — довольно неуверенно возразил медик.
— Курьезы тоже требуют объяснения, а не с потолка валятся, — отрезал Николка и продолжал: — Дело, в конце концов, не в этих курьезах, как вы их называете. Дело в том, что Дарвиновская теория эволюции сильно нуждается в исправлении и дополнении, нечего «оокать»: не так страшно!.. И хотя я не ученый, я знаю, что это уже сделано: Гуго де Фриз, Коржинский и др. дополнили ее своими мутациями — учением о скачкообразном развитии, которым обязательно прерывается всякая эволюция. И еще в одном исправлении нуждается учение Дарвина… Нечего там головой качать. Дарвин для вас божок, которого и пальцем нельзя колупнуть. Ну, мы, марксисты, на этот счет имеем свое мнение: колупнуть дозволено всех… У Дарвина ошибка в том, что он, говоря о развитии человека, забыл о той третьей силе, которая стала между человеком и природой. Забыл о технике. Дарвин, несмотря на то, что он «великий», так и не дал правильного объяснения происхождению человека. Это сделал Маркс.
— Вот это «Америка»! — воскликнул Скальпель и чуть не свалился со стула.
— Можете себя поздравить, — невозмутимо предложил Николка, — для вас это, как я вижу, действительно «Америка». Приложите ее к сокровищнице своих знаний. Да! Происхождение человека и человеческого общества объяснил Маркс. Это он указал на коренное отличие человека от животного, с той ступени развития, когда человек начинает производить, создавать себе технику. Правильно: человек вышел из животного мира; правильно: у животного имеются такие же физические потребности, как и у человека.
— Совсем не доказательны, — упрямился Скальпель. — Вот дайте, пройдет некоторое время, и вы увидите, что их прогресс — только кажущийся прогресс, всего-навсего — временная реакция, после которой неумолимо явится резкая дегенерация, вырождение… И так они уже вырождаются. Мы не принесем им пользы, только — вред. Без нас эта орда существовала бы еще 200–300 лет, а с нами она и сотни не просуществует: выродится, не сумев переварить нашей культуры…
— Чушь!.. Какую чушь вы городите! — возмутился Николка. — Просто злитесь, как старая бабка, которой клопы не дали спать…
— Позвольте, милостивый государь! — заорал медик. — Вы не имеете права называть мои суждения чушью! Вы докажите, а не головотяпничайте!.. И я вам не старая бабка, это… тоже требуется доказать!..
— Хорошо, — сказал Николка. — Я вам докажу все… Где ваша хваленая логика и где ваша память?.. Вы уже забыли наше первое пари. Не вы ли тогда утверждали, что «как только мы внесем в быт дикарей наши знания и нашу культуру, тотчас из них выделятся способнейшие, и возникнет класс буржуазии», теперь же вы стараетесь уверить меня совсем в другом, что «дикари отупеют и выродятся». Как-то не вяжется ваше первое утверждение со вторым. Вы бы как-нибудь связали их, а?..
Медик оторопел.
— А ну вас к черту!.. — сказал он, наконец. — Голова у меня болит от ваших споров… Вечно вы спорите…
Так обыкновенно заканчивались все дискуссии ученого медика Скальпеля с фабзавуком Николкой.
11
С зимой случился конфуз. — Об искусственной среде между человеком и природой. — Экспедиция за стариками. — Исполинский олень. — Копье чужестранца. — Плиоценщики опасаются кары стариков. — «Старое слово арийя» — закон. — Первобытная орда. — Недоброжелательная встреча. — Николка агитатор. — Бунт молодежи против стариков
Определенно с зимой случился какой-то конфуз. Уже все приготовилось встречать ее: леса и степи оделись в блеклые краски, небо захмурилось грузно снеговыми тучами, прибрежный песок по утрам кололся хрупким и звонким ледком, а она вдруг пошла на попятную: заморосил теплый дождичек, снова позеленела хвоя, в ясные дни солнце стало ласкать по-вешнему.
Сконфуженный конфузом зимы медик (не он ли пророчил: «батенька мой, зима на носу») лепетал в свое и зимы оправдание:
— Милый друг! Это — влияние моря. Море — гладко, как и всякое море; на нем нет гор (как и на всяком море) и нет лесов (тоже). Через море, не встречая никаких препятствий, свободно доходит до нас теплое дыхание Юга. Это — во-первых, а во-вторых: нужно помнить, что плиоцен — период пограничный между жаркой третичной эрой и холодной четвертичной. И как всякий пограничный период, он не может соблюдать постоянства в правильной смене времен года. Беря распространенный в народе медицинский термин, я скажу: в плиоцене времена года «путаются». Возможно еще, что зима придет резко, вдруг, но я также не буду удивлен, если набухнут вдруг древесные почки, зацветут ранние весенние цветочки, и перелетные певчие птички вернутся к нам из-за морей. Нет, я не буду удивлен. Таково милое свойство всех переходных периодов. Для подкрепления этого положения я мог бы взять сравнение из милой вашему сердцу политики, но я не возьму его, потому что не люблю спорить…
Говоря о возможном набухании древесных почек, медик уже кривил душой, так как почки набухли за три дня до этой его декларации, а солнышко стало сиять по-весеннему еще раньше и сияло так радостно, что дикари без приплясывания не могли на него глядеть.
Все предзимние приготовления на дворе и в пещере давно были закончены. Спешка велась отчаянная, а зима надула. В этом, однако, была своя хорошая сторона: у пещерных коммунаров (названьице с подковыркой пустил Скальпель, Николка принял его без подковырок) оставалась теперь масса свободного времени. Пока медик придумывал, как наиболее разумно употребить досуг, Николка гнул свою линию и досуг заполнял техническим образованием дикарей, благо они с душой отдавались этому делу и схватывали все поразительно быстро.