Век кино. Дом с дракончиком

Булгакова Инна

— А в каком плане я вас интересую?

Ладно, к делу; сантименты с меня слетели.

— Вы ведь знаете режиссера Любавскую?

— Не имею чести.

— Странно. А мне говорили… — Я сделал паузу, но Виктор не попался, с ним мои уловки не сработали.

— Нет, я у нее не снимался, хотя всегда готов.

— Но вам известно, что Любавская собиралась экранизировать «Египетские ночи»?

— Правда? Замечательно! Она хочет через вас сделать мне предложение?

Я внимательно рассматривал мнимого претендента. Мнимого, потому

что по своей фактуре, да и по психическому складу, Гофман на роль раба великой царицы, кажется, не тянул. Точнее, на робкого раба как раз тянул, но если переносить мистерию в современность… черт его знает! На экране, насколько помню, и в жизни — разноплановая, двусмысленная личность, словом, лицедей…

Под моим взглядом актер распружинился, расцвел, голубые глаза засверкали, и произнес с нежной дрожью в голосе:

— Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою?

(Ну, ежели на женскую роль…)

А он продолжал самоупоенно:

— Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом… И с умилением на нем Царица взор остановила.

Актер вдруг неуловимо «повзрослел», подвижное лицо затвердело, брови грозно сгустились на переносице, он проговорил проникновенно, приглушенно:

— «Вы думаете, что в наше время, в Петербурге, здесь, найдется женщина, которая будет иметь довольно гордости, довольно силы душевной, чтоб предписать любовнику условие Клеопатры?..»

Эге, да он истинный профессионал, не стоит вычеркивать его — пока — из списка подозреваемых; у человека с исковерканной психикой и соответствующим окружением могут быть самые неожиданные мотивы.

— Недурно, Виктор Карлович, очень даже недурно.

— Виктор, для вас Виктор.

— Вы уже подготовили роль Алексея Ивановича, как вижу.

— Нет проблем, у меня патологическая память на слово, за считанное время не то что краткого Пушкина — пудового Толстого одолею.

— Для кого ж вы так постарались?

— На всякий случай — быть в боевой позиции. Для сценариста Василевича — знаете такого? — подготовил, надеялся увлечь.

— Увлечь?

— На пробы. Прошел слух, что он ищет режиссера для экранизации, но проект сорвался из-за денег. Из-за их отсутствия.

— Когда прошел слух?

— А вот с датами у меня туже… в марте или в апреле.

Итак, Васька-Лев не соврал: замысел у него, во всяком случае, был.

— Но сценарист, насколько мне известно, прочил на роль любовника Клеопатры своего друга Бориса Вольнова.

— Ну, мало ли… могут быть и другие мнения. Например, у режиссера.

— Или у жюри «Мефисто». Вас не удивило, что приз получили вы, а не Вольнов?

— Удивило, потому что последняя собака

знала, кому дадут. Что ж мне теперь — скорбеть за него? Нет, я им искренне восхищаюсь, но главное — мой рейтинг поднялся. И вот — пожалуйста! Вы ведь, как я понимаю, от имени Любавской говорите?

— В некотором смысле, высшем, от ее имени.

— Она взялась за экранизацию?

— Она было взялась, но исчезла.

— Как это? Куда?

— Ее, наверное, убили.

Сакраментальный глагол, киношники — народ нервозный, подсознательно созревший для геенны огненной — обычно вздрагивают и бледнеют. «Немецкий романтик» Карлыч вздрогнул и побледнел. Созрел, значит.

— Я расследую убийство, — прогремел я. — Любавская в субботу тут в клубе разговаривала с вами?

— Никогда… С чего вы взяли?

— Вы были в маске Мефистофеля.

— Нас было двенадцать!

— Тринадцать. Да кто считает…

— Я слаб на цифры, но…

— Но помните, что в половине второго получили премию?

— Всего пять мильонов по-старому и хрустального беса.

— Потом в разогретой компании отмечали.

— Ну! До шести.

— Видите, и с цифрами у вас как будто все в порядке. А потом?

— Суп с котом! — по-мальчишески огрызнулся Гофман.

— Кто этот кот?

— Так мы в детстве дразнились. В жизни ничего нет лучше детства, правда?.. — Он помолчал. — Домой поехал.

— Один?

Небольшая заминка.

— Один. Честное слово, я не имел никаких сношений с Викторией Павловной!

— Однако имя-отчество знаете.

— Все знают. Странно, я ее запомнил за столиком… и кажется, с вами.

— Да, в пол-третьего я подвез Викторию домой на Плющиху, и после этого никто из свидетелей ее не видел.

— Это не доказывает убийства!

— Доказательств нет, но обстоятельства исчезновения загадочны.

— В редкие разы, когда я ее видел, она обычно была с мужчинами.

— Но исчезла не одна — с сыном.

— А, помню, красивый подросток — на какой-то премьере мне их показали. — Гофман призадумался. — Вот так история! Осмелится кто-нибудь теперь осуществить «Египетские ночи»?

— Желающие найдутся, главное — деньги.

— Не только, — прошептал он суеверно. — Я вот сейчас подумал: а что, если лучше не трогать? Сам Пушкин не докончил — где уж нам! Боб рассказывал: кто в ихние гробницы ни проник, все погибли, археологи англичане сгинули бесследно.

— Вы хорошо знаете Вольнова?

— Вместе в «Страстотерпцах» страдали. И вот что я вам скажу: эманация смерти требует особых заклинаний!

«Приди ко мне тот, кто под землей». Оригинальная точка зрения (или глупейшая), которую не успел я осмыслить и развить: перед нами как из-под земли возникла Каминская.

— Привет, мальчики! Воркуете?.. Сама я человек широких и глубоких взглядов и убеждений…

Я прервал «гуманистический» вопль, пригласив журналистку за столик, а голубой ковбой ляпнул: