Век кино. Дом с дракончиком
Шрифт:
Сценарист кивнул и после паузы заявил загадочно:
— Значит, он боится самих мертвых.
— Привидений-явлений?
— Плоти, на которой остались какие-нибудь знаки.
— То есть?
— Следы пыток, необычного способа убийства, что может навести на маньяка.
Я ощутил укол (укус) в сердце. Бедное, обезображенное дитя, слава Богу, что я тебя почти не помню. Отдышавшись, вымолвил:
— Умозаключение ваше не лишено смысла.
— Не лишено, — подтвердил Василевич хладнокровно. — Иначе зачем прятать?
— Но тут действует не серийный убийца,
— Из чего это следует?
— Жертвы в ту ночь пребывали в разных местах: сын в Молчановке, Викторию я доставил на Плющиху.
Сценарист отвернулся, повозился в бардачке, закурил; теперь мы подглядывали друг за другом в зеркальце. Если глаза — зеркало души, то она у него как сизая льдинка. Он выдавил:
— Что-то в этом есть… ужасающее. Протяженность во времени и пространстве, состояние аффекта, так сказать, расхолаживает, разряжает. Но если преступление планировалось заранее, то почему выбрана именно эта, с целесообразной точки зрения, «неудобная» ночь?
Последняя ночь Любавского в загородном доме: «Вчера закончили, с рабочими рассчитались. Из-за них тут и торчал, сегодня же отбываю». Последняя ночь в одиночестве: домочадцы спроважены в Москву. Однако Самсон все переиграл, и вместо него у компьютера остался Ваня. Обстоятельства цепкие, но пока непроясненные; и делиться своими смутными соображениями с Львом-Васькой я не собирался.
— Да, непонятно, нет у меня ответов. Обратимся на минутку к вашему творчеству.
— По-моему, эту тему мы в прошлый раз исчерпали. Я не настолько самоупоен, чтоб считать свой замысел гениально-уникальным. — Сценарист самолюбиво поморщился. — Совпадение — да, уникальное, но в принципе возможное.
— «Душа поэта, осуществляющая связь времен», — процитировал я… уж не знаю кого из сценаристов. — У Виктории была связь с мужчиной.
— С кем конкретно?
— Она сказала мужу: со мною.
— Сочувствую. Женщина необычная, пленительная.
Эге, мой эпитет повторил: пленительная.
— Про меня она солгала. И тот эпизод, когда необычная женщина напросилась к вам в компанию, кажется мне надуманным.
— И я солгал?
— Я не сказал: придуманным, но для нее нехарактерным. Она не нуждалась в провожатом, в клубе было полно ее знакомых. Или вы для нее больше, чем знакомый, или кто-то из вашего окружения.
— Тот, кто залез ко мне в компьютер, — с усмешкой констатировал сценарист. — Идея фантастическая: надо знать мой абсолютно секретный пароль.
Тут кстати поведал я вкратце историю секретного пароля Самсона — как ловко разгадал его богатый бомж (историю, конечно, абстрактную, без имен, без «ключа» — «Клеопатра»). Василевич мрачно задумался.
— Таких ловкачей среди моих знакомых нет, — наконец процедил.
— Вы бы предложили на главную роль Бориса Вольнова?
— Господи, он не сообразит, на какую кнопку нажать, не то что пароль угадать!
— Да я не в этой связи спрашиваю.
— На роль — да, годится.
— А не Виктора Гофмана?
— В голову не приходило. — Льдистые глаза в зеркальце мигнули раз, другой, прикрылись веками, но что-то успело
Следующую свою реплику мне пришлось повторить дважды:
— Он слышал о вашем проекте, даже выучил текст.
— Мало ли кто слышал. — Василевич распахнул очи, вновь сосредоточился. — Я ж разговаривал, в общих чертах, кое с кем из режиссеров. Но если вы решили, что Виктор спал с Викторией…
— Отпадает, знаю. Просто я подумал, не он ли тот самый, первый ее «претендент».
— Почему именно он? Алчущих актеров сейчас — да и всегда — как собак нерезаных.
— Виктории был нужен лучший.
— Потому что «Мефисто» вместо Боба оторвал? — Лев-Васька уставился в боковое окошко, глаза из зеркальца исчезли; пауза; развернулся ко мне, просверкав серебром костюма из триллера (из спортклуба). — Вспоминал фильмы с его участием, придурок этот в руках режиссера воск. В принципе вы правы, они по-честному могли бы потягаться.
«Как и два сценариста?» — подумалось. Занятный квартет профессиональных соперников, свите Клеопатры, где каждой твари по паре. Нормально, обычная стервозная атмосферка предсъемок и съемок — клубок столкновений, самолюбий, интриг — и все-таки необычная в свете (мраке) бесследного исчезновения режиссера.
18
За железно-узорчатыми прутьями калитки мотался милый Сатрап с кровожадно оскаленной пастью; на открытой веранде бледной лилией возникла мать, прищурилась на низкое солнце, вглядываясь. «Ирина Юрьевна!» — заорал я сквозь лай и рык. — «Их нет!» — невразумительный нервный ответ. «Где они?» — И я впал в тот же телеграфный стиль. — «Илюша в Москве, Лелечка в магазине!» — «Можно ее подождать?» — «Ждите!» — «Войти!» — уже взревел я, и она сдалась. «Фу! Свой!» Последний зубовный щелк и тишина. Мы уселись в дачные кресла на веранде, откуда хорошо просматривались подходы к дому (калитка и ворота).
— Вы внесли раздор в наш дом, — проговорила хозяйка быстро, вполголоса, в сторону; характерная особенность прелестной этой дамы — я еще в прошлые разы заметил — избегать глаз собеседника. Сатрап же, прижавшийся к ее коленям, напротив, следил за мной чревоугодно.
— Поверьте, не по своей воле. Исчезли, возможно, убиты очень близкие мне люди.
— Вы разве Любавским родственник?
— Ваня — мой сын.
Не то чтоб я сознательно сыграл на «материнской струне», как будто нечаянно вырвалось и дало эффект: круглые, как у дочери, птичьи очи сопряглись с моими — на секунду, но я успел засечь испуг, даже ужас…
— Нет, правда?
— Правда.
— Вы собираетесь мстить?
— Убийце? Так далеко я не заглядываю. — Я сказал правду — азарт охоты заслонял цель — и вдруг ощутил инстинктивную ненависть к таинственному монстру; но не приоткрылся, продолжая в чувствительном ключе: — Надо сначала найти и похоронить их.
— Вы — смелый человек.
— А кого мне бояться? Скажите — кого?
— Смерть. Увидеть в какой-нибудь яме их изуродованные трупы… как потом жить с этим духом разложения?