Век кино. Дом с дракончиком
Шрифт:
— Может быть.
— Нет проблем. Валентин Николаевич, вы очень даже ничего, в институте девицы с ума сходили. Настоящий мужчина, убойный.
— Ну, мелочовка мне не нужна, — отозвался он в том же нагловатом стиле.
— Ладно, пустяки. Что там у моего жениха?
Валентин ответил не сразу, пересиливая гнев:
— У Бори есть алиби на двадцать восьмое ноября, но подтвердить его смогут на том конце света.
— Так позвоните на тот конец света.
— Я так и собираюсь сделать.
— И кому вы собираетесь звонить?
— Марку Казанскому.
— Жуткий тип. О нем всегда говорят намеками.
— Уголовник?
— Как будто господин респектабельный, но как-то связан и с верхами и с низами. Алеша говорил: он помог сколотить состояние и Дмитрию Петровичу, и Сержу.
Валентин сказал задумчиво:
— Помимо «бремени страстей», от этой истории несет и крепким криминальным душком, специфическим, понимаешь?
— Алеша правда не имел никакого отношения…
— Да верю, верю. Но разве я похож на киллера?
Даша опять рассмеялась нервно, совсем как сестра ее там на закате, среди обугленных деревьев.
— Похожи. Как вы сегодня пошли по лестнице под дулом пистолета… Вы любите рисковать, ходить по краю, правда?
— Пожалуй.
— А кто вас киллером обозвал?
— Дмитрий Петрович. Они все принимают меня, я давно заметил, за выходца из подпольных сфер. Потому так почтительны и враждебны. Вот тебе эпизодик. Мой пистолет лежал у меня в куртке — на вешалке. Сверху — пальто Сержа. Он явно засек оружие, не разобравшись впопыхах, что это искусная имитация, когда побежал было за Борей — тот в больницу к тебе рванул. Потом в прихожей «первый любовник» глаз с кармана куртки не сводил: наемный убийца-историк ведет «садистское следствие». Вот в чем смысл сегодняшнего эпизода с Семой. Знать бы, с чьей подачи укрепилась эта моя репутация… И еще — что выгоднее: рассеять их иллюзии или, напротив, пока подкрепить.
— Да как вы сумеете рассеять? Документы покажете?
— Сумею, когда разоблачу одного из них.
— Кого?
— Убийцу. Серж сегодня бросил загадочную фразу, проговорился сгоряча: «Разыгрывайте свои комедии перед мальчишкой в аэропорту».
— Так Боря куда-то улетел?
— Понятия не имею. Серж высадил его из машины у Ярославского вокзала.
— У Ленинградского?
— Ну, они рядом. При чем тут аэропорт?
Она взглянула как-то странно.
— Вы не провожали Марка Казанского в Америку?
— Даша, ты единственная из этой гоп-компании, кто меня знает.
— Не очень-то. Сейчас все так быстро меняются.
— Послушай, девочка, — продолжал он в невольном порыве, — ведь не ты пытаешься запугать меня удавкой?
— Вот еще!
— Нет, скажи!
— Делать мне больше нечего. Я и так… да, я боюсь. Дико, жутко.
— Дашенька, милая…
— Даже не знаю… кого или чего. — Она резко встала. — Ваши роскошные розы — они ведь очень дорогие, правда? Вы богатый человек, Валентин Николаевич?
— Нищий я.
— Да кто ж вам поверит?
— Надеюсь, что ты.
Дядя из Америки
Утром он на диво быстро уладил институтские
Быстрый, вполголоса обмен репликами на кухне. «Вот эта юная богиня дерет с тебя двести долларов?» — «У нее погибли все близкие, и самой угрожает опасность. Когда поедешь на работу…» — «Могу и остаться, раз такое дело. В начале года нечего делать, и все равно зарплату второй месяц не дают». — «Спасибо, Саш, я на тебя надеюсь. Буду, наверное, ближе к вечеру. Дашу из квартиры не выпускай ни под каким видом, даже если она умолять будет». — «Ну и ну. Крепко ты влип. Валька!» — «Крепче быть не может, то есть со мной не было».
Итак, руки развязаны, помыслы свободны (сейчас он оценил груз страха, который истощал его силы в эти дни с Рождества, — страха за нее). И фирмачи свободны: ни того ни другого застать на месте по телефону Валентин не смог. И Боря пребывает Бог весть на каком свете — нет известий, с суровой скорбью сообщила бабушка.
Он сидел в машине, невидяще уставясь на черные деревья за черной решеткой Страстного бульвара, буднично-озабоченного, над которым вдруг взметнулись птицы. И по странной ассоциации (предчувствую) потянуло его к зеленому камню в селенье мертвых, где покой… не покой, нет — тайна, прозрачные тени канувших в вечность душ.
Пустынный и пасмурный полдень четверга, 12-е. Завтра ночью наступит старый Новый год. Всего неделю прожил он у Никитских ворот на Смоляной… зато какую неделю! «Будет что вспомнить, если выживу».
Все занесено вчерашней метелью, лилии и розы в морозном дыханьи под легчайшим покровом кажутся стеклянными, и белая шапочка покрыла сверху камень. Вспомнилось: «А на кладбище холод какой-то другой, нечеловеческий, замечали?»
Манон Леско боялась сюда приходить. В тишине и безлюдье вдруг уловился неуместный, едва слышный металлический звук, стук; почудилось: из-под земли. Сейчас раздастся искаженный садистский возглас: «Дракончик!»
Валентин вздрогнул и огляделся — нервишки шалят — невдалеке под скрытым сквознячком ударяется о железный крест повешенный на него железный венок. Под ним — полузанесенные снежным прахом цветы… Может быть, здесь в день погребения Алеши шли параллельные похороны под Альбинони и принесены цветы на сороковины? Если убийца смешался с чужой толпой… да зачем, Господи? Полюбоваться, как закапывают в землю бедного Алешу? Только ненормальный способен… а назвать Дашу «дракончиком» может нормальный? а удавку тебе плетет нормальный? Он озверел и сошел с ума; самый разумный выход: не мотаться по Москве, не бегать за подозреваемыми, а засесть в квартире на Смоляной улице и ждать.