Век невинности

Уортон Эдит

Огонь в камине догорел, и одна из ламп тоже погасла. Мадам Оленская поднялась, зажгла ее и снова подошла к камину. Она осталась стоять подле него и на свое место на софе так и не вернулась. По всей вероятности, это означало, что разговор окончен. Ачер тоже поднялся.

«Хорошо, я сделаю все, что вы хотите», — отрывисто сказала она. Ачер почувствовал, как кровь застучала у него в висках. Его тронуло, что она вот так просто сдала все позиции без всякого сопротивления.

Внезапно он взял ее за обе руки.

«Я… я и в самом деле хочу помочь вам, Элен!» — сказал он смущенно.

«Вы и в самом деле помогаете мне. Доброй ночи, мой кузен!»

Он склонился и поцеловал ее руки, — такие холодные, и безжизненные. Но она убрала их, и Ачер направился к двери.

В холле, в слабом свете газовых рожков, он отыскал свое пальто и шляпу и вышел на улицу, в морозную ночь, давая волю своему запоздалому красноречию.

Глава тринадцатая

В ту ночь в Валлакском театре, как всегда, был аншлаг. Давали «Шаунгрэна» с Дайаном Боцикольтом в главной роли. Любовников в спектакле играли Гарри Монтегью и Ада Дайас. Популярность замечательной английской труппы с каждым днем возрастала, и «Шаунгрэн» неизменно собирал полный зал. Амфитеатры взрывались от аплодисментов всякий раз, когда актеры изображали какую-нибудь пасторальную сцену. Что касается публики, восседавшей в ложах и партере, то она вежливо улыбалась во время сентиментальных сцен, рассчитанных на дешевый эффект, и сдержанно рукоплескала. Впрочем, избранная публика наслаждалась зрелищем ничуть не меньше, чем галерка.

Внимание зрительного зала в особенности привлекал один эпизод, — когда Гарри Монтегью, после трогательной и немногословной сцены прощания с мисс Дайас, поворачивался, чтобы уходить. Актриса, стоявшая возле камина и смотревшая на огонь, была одета в серое кашемировое платье (без новомодной отделки в виде оборок и кружев), плотно облегавшее ее высокую фигуру и ниспадавшее волнами на пол. Вокруг ее шеи была повязана черная бархотка, оба конца которой падали ей на спину.

Когда ее партнер, герой-любовник, уже был в дверях, она облокачивалась о каминную полку и закрывала ладонями лицо. Но на самом пороге актер неожиданно оборачивался, чтобы бросить прощальный взгляд на мисс Дайас; потом он неожиданно возвращался, осторожно приподнимал самый кончик бархатной ленточки, целовал его и удалялся из комнаты. Все это он проделывал совершенно бесшумно. Ни о чем не подозревавшая героиня продолжала стоять в той же позе. На этой трогательной сцене прощания действие заканчивалось, и занавес опускался.

Ньюлэнд Ачер ходил на этот спектакль исключительно ради этой молчаливой сцены. Он находил игру Монтегью и Ады Дайас превосходной: они смотрелись ничуть не хуже, чем Круазе и Бриссо в Париже или Мэджи Робертсон с Кендаллом в Лондоне. Их сдержанность и немая скорбь, которую они изображали, трогали его куда больше, чем наигранные театральные жесты и бурные излияния.

Ачер и сам не понимал почему, но в тот вечер сцена прощания напомнила ему его расставание с мадам Оленской после их разговора тет-а-тет неделю тому назад.

Едва ли можно было найти аналогию между жизненной ситуацией и этой театральной сценой, равно как и сходство между ними самими и вымышленными героями. Ньюлэнд Ачер понимал, конечно, что не сможет затмить молодого английского актера, наделенного внешностью романтического героя. А его партнерша, мисс Дайас, была статной рыжеволосой дамой с бледным, приятным, но некрасивым лицом, столь не похожим на личико с живыми тонкими чертами Элен Оленской.

И, разумеется, вряд ли нашелся бы человек, который назвал бы душещипательной сцену прощания Ачера с мадам Оленской. Один был начинающим юристом, а другая — его клиенткой. Их предварительный разговор о деле произвел на обоих тягостное впечатление. Но, отчего же, тогда сердце молодого человека забилось сильнее во время этой сцены? Какие ассоциации могли вызвать сердцебиение? Возможно, они были связаны с удивительной способностью мадам Оленской привносить некий трагизм в их безмятежное существование?

Графиня не сказала ему ничего такого, чтобы у него создалось подобное впечатление, но, как видно, странность и необычайность ее натуры свидетельствовали об этом. Те овеянные тайной драматические события оставили глубокий след в ее израненной душе. Ачер всегда был склонен

думать, что не столько случай и обстоятельства влияют на судьбу человека, сколько его природные наклонности. В этой связи ему как раз первым делом и вспоминалась мадам Оленская, чья прошлая жизнь казалась ему беспросветной трагедией. Эта тихая, почти пассивная молодая женщина принадлежала к породе людей, притягивающих к себе неприятности. Как бы она ни старалась избежать их и вырваться из порочного круга, — они неизменно подстерегали ее на каждом шагу. И самое печальное было то, что Элен, обладавшая таким фатальным свойством, долго жила в атмосфере, в которой драма прямо-таки витала в воздухе. Поразительно, как она выдержала тяготы судьбы и не сломалась? Графиня ничему не удивлялась, и это казалось ему в высшей степени странным. Она ведь восстала из пепла и то, что с ней произошло, не находило никакого оправдания в его душе.

И, тем не менее, Ачер оставил ее, будучи убежденным, что обвинения графа Оленского отнюдь не беспочвенны. Вполне вероятно, что его секретарь (самая загадочная фигура во всей этой истории!) не остался невознагражденным за свою самоотверженность и неоценимую услугу, которую он оказал графине, устроив ее побег. Условия, в которых ее содержал граф Оленский, судя по всему, были невыносимыми. Так стоит ли удивляться, что такая молодая, напуганная и отчаявшаяся женщина бросилась в объятия к своему спасителю? Но, увы, этот поступок, который она, скорее всего, совершила из чувства благодарности, поставил ее на одну доску с ее развратным мужем. В этой ситуации закон и мораль были не на ее стороне.

Ачер недвусмысленно дал ей это понять. Он чувствовал себя обязанным это сделать. А еще он надеялся, что графиня, в конце концов, поняла всю тщетность своих попыток воззвать к милосердию «доброго старого Нью-Йорка». Именно здесь ее и ожидал самый суровый приговор.

Довести это до ее понимания ему было нелегко, прежде всего, морально. Каждый раз, когда он вспоминал, с какой немой покорностью она восприняла его жестокие слова, сердце его наполнялось жалостью. Молодой человек чувствовал, что ему не безразлична дальнейшая судьба этой женщины. Да, она совершила проступок, за который ее осудил свет. Но в силу каких-то внутренних причин, Ачеру хотелось защитить ее и уберечь от позора. Он был рад, что графиня доверилась именно ему, а не холодному и расчетливому Леттерблеяру или одному из членов ее всполошившегося семейства. Он тешил себя надеждой, что после состоявшегося разговора Элен не станет затевать дело о разводе. Зачем ей пустая трата сил и времени? К тому же, если она откажется от этой никчемной затеи, которая может поставить в неловкое положение ее родственников, все вздохнут с облегчением.

«Я не сомневалась, что Ньюлэнду удастся справиться с этой задачей!» — с гордостью говорила миссис Велланд о своем будущем зяте; а старая миссис Мингот, вызвавшая его для конфиденциального разговора, отметила, что он поступил мудро, и воскликнула в полном негодовании: «Глупая! Сколько раз предупреждала ее, что она занимается ерундой! Хочет опорочить доброе имя Элен Мингот и прослыть старой девой вместо того, чтобы остаться замужней дамой и продолжать носить титул графини!»

Эта последняя сцена спектакля навеяла воспоминания о разговоре с мадам Оленской; и когда занавес над двумя актерами опустился, слезы навернулись на глаза Ачеру. Он поднялся и поспешил покинуть зрительный зал.

Стоило ему направиться к выходу, как в одной из лож он увидел даму, о которой только что думал, в компании с Бьюфортами, Лоренсом Лефертсом и еще одним джентльменом, которого он сразу не разглядел. Ачер не встречал мадам Оленскую с того вечера, когда они виделись в последний раз у нее дома. Он всячески избегал встреч с ней. Но теперь глаза их встретились, и, в тот же миг, его узнала миссис Бьюфорт. Лениво махнув рукой, она пригласила его подняться к ним в ложу.

Бьюфорт и Лефертс пропустили Ачера вперед, и, обменявшись коротким приветствием с миссис Бьюфорт, всегда предпочитавшей блистать красотой и хранить молчание, молодой человек уселся в кресло позади мадам Оленской.