И звероборец шел один сквозь чащу лесапо распахавшим грунт следам гигантских лап;вдруг по плечам хлестнул горячий хищный храпи солнца свет померк за гибельной завесой.Не ведая пути, как если б встретил беса, —в терновник, по ручью, с обрыва на ухаб, —к Тиринфу убегал объятый страхом раб.Широкие зрачки от ужаса белесы.Он видел въяве тот живой кошмар Немеи:космата и рыжа шерсть на короткой шее,оскаленная пасть, клыков кинжальный строй.Так в сумерках грозна тень длинная фигурыГеракла, что стоит в кровавой львиной шкуре;не человек, не зверь — чудовищный герой.
Тепидарий
Дух мирры умащал наложниц молодых,что нежатся в мечтах, декабрь смакуя вяло,и угольницы медь покои озаряла,метав огонь и тень по ликам бледным их.На пурпурных одрах, в подушках пуховых,подчас одно из тел — тех, мрамора ль, опала —то выгнется, а то взметнется — и опало;так складками лежит виссона страстный штрих.Вот, сочивом себя саму разбередив,восточная раба парильни посредибессильно вьет рукой в томленьи безголосом;и вольную толпу увядших Авзонидв неистовом кругу пьянит, манит, блазнитдикарство черных кос, оплетших бронзу торса.
Купание нимф
Вот древний дикий лог, сокрытый от Эвксина;смоляный лавр дутой склонен поверх ключа,и Нимфа тут, с ветвей задорно хохоча,касается ступней воды студеной сини.Ее товарки вмиг, по голосу букцины,в волне искристой плоть забавой горяча,ныряют в пену брызг, а там — изгиб плеча,бутон груди, бедро всплывают из пучины.Веселья дивный глас переполняет чащу.Но вдруг из-за дерев сверкает взор горящий.Сатир!.. Зловещий смех нарушил их игру;они несутся прочь. Так ворон каркнет быстро,и по-над снеговым потоком, на ветрувскипает забытьём взлет лебедей Каистра.
[Антиохийца Памфилакса труд,Как говорят, — пергамент пятый мой,На греческом, в три слоя склеен онИ тянется от эпсилон до мю.Лежит вторым он в избранном ларце,Печать на крышке — теревинфа сок,Покров из шерсти, буква кси на нем —Ксанф, мой сородич, ныне в небесах.Мю с эпсилон я имя заменю —Его писать нельзя. Поставлю крестВ знак, что, как все, Его прихода жду,И здесь закончу. Начал Памфилакс]Я молвил: «Коль смочить уста вином,Широкий лист платана отыскатьИль обмакнуть обрывок полотнаВ сосуд с водой и ровно положитьЧуть выше глаз, чтоб освежить чело,Тогда как братья с каждой стороны,Встав на колени, руки разотрут, —Быть может, он еще заговорит».То было не во внешней из пещерИ не в сокрытой глубине скалы,Где мы, вослед указу, две луны,Верблюжью
шкуру постелив ему,Его кончины ждали, что ни час,Но в среднем гроте, где полдневный свет,Проникнув в сумрак, позволял ловитьПоследние движения лица.Я с изголовья, а с изножья — Ксанф,Валент и Мальчик за него взялисьИ вынесли его из глубины,И положили в бледный полумрак,Когда кривиться начали устаИ трепет век дал знать, что срок пришел.За полпути от входа в наш вертепБактриец обращенный нес дозор, —Он вызвался сойти за пастухаКозы, что нам давала молоко,Кормясь травой в тени окрестных скал,Чтоб, если воин или вор придет(Гонители разыскивали нас),Он мог ему отдать козу и жизнь,И тот ушел бы прочь, добыче рад,В прохладе грота не ища иной.Был полдень, и пылала синева.Ксанф молвил: «Вот вино», — и капнул им,Я, наклонившись, наложил лоскут,Растер десницу, Мальчик шуйцу взял,Валент подумал и слепил комокИз нарда, и разъял, чтоб запах шел.Но он не то чтоб пробудился — лишьЧуть сдвинулся с улыбкою во сне,Как если милый трогает, зовет —И спящий любит, но не хочет встать.Ксанф помолился; он, как прежде, спал.Тот самый Ксанф позднее скрылся в Рим,Был там сожжен, и мне пришлось писать.Вдруг Мальчик побежал, вскочив с колен,Внезапною догадкой озарен,Из сокровенной кельи к нам принесСедьмую, сплошь свинцовую скрижаль,Перстом ощупал вырезы на нейИ произнес, как будто в первый раз:«Аз есмь и Воскресение, и Жизнь».Он тут же широко открыл глаза,И сел он сам, и посмотрел на нас.С тех пор никто и слова не сказал,И лишь бактриец повторял поройКрик птицы, что в глуши живет одна,В знак, что опасность не грозила нам.Он начал так: «Когда бы друг назвалМоих сынов — Валента и тебя —Иаковом, Петром, — нет: если б онСказал, что этот мальчик — Иоанн,И в это я поверил бы на миг!Так глубоко укрылся я в себе,Покинула душа увядший мозг,Где, чувствуя, владела естествомПосредством членов, немощных давно.Но я есмь я; я чувствую себя —И никаких утрат. Итак, начну!»[Так он обыкновенно изъяснял,Как три Лица свидетельствуют в нас.Есть три души в одной душе: сперва —Душа всех членов, вместе и поврозь,В них трудится, в них действуетонаИ, подчиняя персть, склоняет насВниз, но, совета высшего взыскав,Растет в иную, что ее растит,В себя вбирает и живет в мозгу,Использует все навыки ее,Чтоб чувствовать, судить, желать и знать,И, устремляясь выше в свой черед,Растет в иную, что ее растит,В последнюю, что подчиняет те,Хотят они того иль не хотят,И образует Я, способность быть.И так она велит играть второй,Как первой — та, и, устремляясь ввысь,Оплот находит в Боге, чтобы мыНе рухнули под бременем скорбей.Ей Бог — удел, а в месте нет нужды.Деянье, Знанье, Суть: единство трех.Такую глоссу сделал Феотип.]Затем: «Когда-то весь мой жезл горел,Но стал золой — лишь тлеет головня.Но если дуть на искры, то огоньЧуть-чуть окрепнет, вспять пойдя, и такЯ понуждаю дух, служивший мне,Чтоб он остатки мозга вновь напряг,Насколько угли сохранили вид,Да повелят руинам членов теВкусить, как прежде, правду о вещах(Он улыбнулся) — ту, что столь мелка:Что вы — мои сыны и что давноСмерть унесла Иакова с Петром,И я — последний, брат ваш Иоанн,Кто видел, слышал, может вспомнить всё.Всё вспомнить! Нет, не дерзость — так сказать.Что, если б снова Истина с высотСошла ко мне? Ведь может быть и так:Он, несомненно, может мне предстать,С огнем в очах, с кудрями словно снег,Средь светочей, с мечом, как видел я —Я, недоумевающий теперь,Как брат ваш, видев это, уцелел?Я жив еще — для блага, чтоб любовьОткрылась людям. Пусть одна золаОбличье Иоанново хранит,Подумайте: рассыплется она —И на земле не будет никого,Кто видел оком, осязал рукойЖивой Глагол, что от начала был.Никто не скажет больше «Я узрел».Так, чтоб взойти, склоняется любовь.Когда Христос призвал меня учить,Я стал ходить по свету, говоря:«Так было; так я видел и внимал»,При случае, и верил мне народ.Потом я Откровенье получилНа Патмосе, не призванный учить,Но лишь внимать, взять книгу и писать,Не добавляя ничего к словам,Не опуская, не меняя их;Так я писал, и верил мне народ.Когда же годы подошли к концу,А больше глас писать меня не звал,Я, исходя из знаний, стал учить,Чтоб все, любя, признали мощь любви,Подчас друзей в посланиях просяО ней же только, больше ни о чем,И рассужденьям верили друзья.Но мне казалось, что остался яМедузою на патмосских песках,Чтоб жителям прибрежий говоритьО странствиях, о чудищах пучинИ повторять: «Я видел, слышал, знал»,И возвращаться к прежним берегам,Когда уже Антихрист в мире был,И множеству антихристов внимать:«Ты — Иоанн, Иаспер — я, и что?Я юн, ты стар и мог уже забыть:Так отчего ж поверим мы тебе?»Я не хотел сводить на них огоньИль, как в былые дивные года,На змей и скорпионов наступать;Но вспоминал, что в житии ХристаЗабыто было иль искажено.Ведь многое из прежних дел и слов,Изложенное ясно и сполна,Умножилось (иль выросла душаЗа столько лет, столь дивный свет познав,Хранимая, чтоб видеть и учить)И новое значенье обрело;Я в прежних точках звезды различилИ описал в Евангелье своем.Ведь вопрошали: «Много лет прошло,И где обет пришествия Его?» —Юнцы в расцвете силы обо мне,Заставшем в летах детство их отцов.Но я, любя, охотно отвечал, —Ведь я был жив и мог еще помочь;И верили они, в конце концов.Так, наконец, я от трудов ослабИ смерти ждал; вы унесли меня,И я почил в раздумьях об одном:Что, если даже мир лежит во зле,В нас — истина, а прочим Бог судья.Но ныне я очнулся, столь смущен,Как будто поскользнулся и упал,Расставшись с тем, чем был я до сих пор,И уцепиться ни за что не смог, —Я понял, что покинул этот мир,Когда разверзлась бездна подо мной,Средь нерожденных в будущих векахВнимая или мысля, что внимал:«Так жил ли вправду этот ИоаннИ называл ли видевшим себя?Заверь, мы спросим, что он видеть мог?»Как их заверить? Могут ли ониВ одежде юной плоти, полной сил,На каждом духе средь житейских нужд,Живя, учась, пока с годами перстьНе станет тоньше, чтобы он прозрел, —Понять, как я, удержанный едва,В обносках прежней ризы, трепещу,Вселенскому сиянию открыт?Вотще ль стареем и слабеем мы,Любимцы Бога? Благ без боли нет.Да, для меня рассказ, та Жизнь и Смерть,О чем писал я «это было» — есть,Здесь и сейчас; не мыслю об ином.Не в мире ль Бог, Чьей силой создан мир?Не спорит ли с грехом Его любовь,Когда мы видим, как творится зло?Боль, зло, любовь — что вижу я еще?Что — Воскресенье? Что — Восход ХристаК деснице Отчей, если не прорывВсей истины, разлившейся в душе,Когда, вослед греху и смерти, яВдруг вижу то, что сможет их затмить, —Добра и Славы будущий поток?Я видел Мощь и вижу, как ЛюбовьЕе приемлет; в слове «вижу» яДух, общий Им Обеим, признаю,Что нашим духам отверзает взгляд,Веля взирать. Я вижу — суть Они,Но вы, те чада, коих любит Он,Нуждаетесь в том зрительном стекле,Что изумило некогда меня,Творение искусных мастеров:Предметы, поднесенные к глазам,Лежали в беспорядке, и никакНе мог постичь их связи слабый взор,Пока стекло не отдалило их —Столь четким, мелким, ясным стало всё!Так истину постичь и вы должны,Сведенную к деяньям прошлых дней,Что могут ясным доводом служить,Но далеки от вас. Пусть чувства вновьОт вечности вернутся к временамИ в них отыщут эту Жизнь и Смерть.Смотрите на нее, пока онаНе разольется вширь, как звездный свет,Не станет миром вам, как стала мне.Ведь жизнь, отрады, горести ее,Надежда, страх — поверьте старику —Лишь случай, чтобы мы могли постичь,Какой была, бывает, есть любовь,Чтоб мы держались стойко за нее,Чтоб зависть мира не смущала нас,Чтоб правду мы блюли — и это всё.Но посмотрите, как наш путь двояк —Не так, как тело, учится душа!Казалось бы, что в свой короткий срокПлоть, для души опорою служа,Должна спешить, но нежило тепло,Свет озарял и услаждала снедьТела людей уже века назад,Как в наши дни. В стремленье к высотеОстановилась плоть, душа же — нет.Как в этот полдень могут мудрецыАфин и Рима нечто постигатьВ предвечной мощи, скрытое вчера,Так, если мощь от этого растет,Тем более растет эфир над ней,Любовь над силой, в Божестве — Христос.И, чтоб урокам не было конца,Доколе время длится на земле,Нужны предупрежденья каждый день,Чтоб не лишилась доблести душа, —Препоны для старинного вреда,Ручательство о жизни вновь и вновь,Вопрос извечный: «Вправду ль любит Бог,И соблюдете ль эту правду вы?»Вы знаете, что для телесных благНам в мире подтвержденья не нужны:С тех пор, как в стужу дали нам огонь,Мы знаем, какова его цена,И неизменно пламень бережем.Поблек рассказ, как смертным ПрометейПринес Зевесов краденый цветок(Язычники так сами говорят),Но что бы в прошлом ни было с огнем —Его поныне ценит и знаток,Смеющийся Эсхиловым стихам,Как оценил в трагедии сатир,Что прикасался к пламени, дивясь.Будь так с душой, когда бы правду мы,Узнав, всегда хранили в чистотеИ множили, как всё, что тешит плоть, —Проверка бы окончилась, земля бПогибла; пусть размыслит человек,Затем решит — отдаст ли он огонь,Познав его, за злато и багрец?Отверг бы он Христа, будь речь ясна?Чтоб испытать нас, доводы плывут,И мы не можем их принять, как все,И напрямую в жизни признавать,Как благо несомненное — огонь.«Но раньше было легче», — слышен вздох.Чтоб дать ответ, остался я в живых.Взгляните — с Ним я от начала был!Вы знаете, что видел я; затемВпервые испытание пришло:«Что от Христа, Который подле васПреобразился, по волнам прошелИ Лазаря воздвигнул из пелен,Могло тебя отвлечь?» — смеетесь вы.Что отвлекло? Свет факелов и шум,Внезапный римлян вид, удар меча,Угрозы иудеев — вот о чемНаписано: «Оставил и бежал».Таков был испытания исход.Но дух, обретший правду, мог расти:Год-два спустя — какмалое дитяИль женщина, не знавшая вовекМоих видений, только вняв словам,Креста не обхватили бы, смеясь,В горящей ризе, славя Божество?Что ж, все угрозы минули? Не все.Уж начинался незаметный труд,У правды притуплявший острие,Пока любовь сомнений не сразит.Наставники шептали: «Пусть верныРассказы старцев, — юноши поймутТо, что от старцев скрыла скудость сил:Учение раскрылось лишь теперь».Так, как когда-то римское копье,Ту Истину, что трогал я рукой,Пронзили хитроумные словаКеринфа, Эвиона и других,Пока не грянул клич: «Спаси Христа!»Я описал, что в житии ЕгоЗабыто было иль искажено.Я сделал так, но что нас ждет теперь,Когда в уме я слышу голоса:«Так был ли вправду этот ИоаннИ называл ли видевшим себя?Заверь, мы спросим, что он видеть мог!»Не это ль бремя сих последних дней?Не помогу ль я вам его нести,Чтоб немощью умножить вашу мощь?Когда бы здесь, в пещерной темноте,И родилось, и выросло дитя,Что слышало о солнце лишь от нас,Но видело лишь отблеск, а не свет, —Тот, кто хотел бы обучить его,Охотно б сам ушел в слепящий мракНа месяцы, и так бы он постиг,Что различают очи в темноте;Должно быть, он сумел бы объяснить,Что в мире света больше, чем внутри,Не говоря: «Я видел, верьте мне!»Вам это бремя тяжкое нестиВ чужих и обновившихся краях,Со мной расставшись, вскоре предстоит.В сомненье вы? Расстаньтесь с ним скорей!Я вижу — проповедуете выВ ином обличье вечером в полях,На островках, которым нет имен,Под портиком пытаетесь спастисьОт шумных толп в огромных городах,Где ныне слышно только пенье птиц,И спорите средь каменных руин,Где праздным взорам видится Эфес.Тогда не спросит ближнего никто:«Так где обет Его прихода?» — но«Открылся ли в какой-то жизни Он —Как Мощь, Любовь и действующий Дух?»Всё выскажу скорей — торопит срок:Вопрос — ответ, чтоб мы спастись смогли!Не молкнет книга, писанная мной,Но тихий голос отвечает ей:«Ты говоришь о давних временах;Кто вспомнит правду даже день спустя?Не довод для ученья — чудеса.Что ж есть в ученье? Мы должны любить,И любим мы любовь и мощь в одном —Пусть это мы постигли из речейО Господе; но вправду ль был Христос?Есть в Нем нужда? Не нами ль создан Он?Ум узнает лишь то, что скрыто в нем.Начнем с любви: мы признаем Христа,Поскольку нам ясна Его любовь,Поскольку в нас она уже живет,Иначе б не узнали мы ее.То — отраженье нашего ума,Которое вернулось к нам опятьИ чем-то внешним кажется для нас,Дела, обличье, имя обретя.Брось в воздух вещь — на землю упадет,Как доказать, что было всё не так?Теперь — о мощи: Он — Творец и Царь.Конечно, мир возник, и власть в нем есть,Коль не всегда он был таким, как стал.Отцы считали — носят скакуныК восходу солнце вверх, к закату — вниз,Что ныне ходит вверх и вниз само,Как будто вольной брошено рукой, —Имея руки, думали они;Однако новый слышится вопрос:Ужель все силы таковы, как мы?У нас есть руки, воля есть, но то,Что правит им, — неведомый закон,А воля и любовь знакомы нам.И книги нам свидетельствуют, как,Чтоб наказать иль наградить людей,В недолжный срок давало солнце свет,Скрывалось, застывало: вот молва!Но и теперь нуждается земляВ наградах или карах, как тогда,Но мы не ждем вмешательства светил.Итак, ошиблись наши праотцы,И страсть сокрыла истину от них.Вернемся вспять, к истокам всех вещей:Мы видим волю, разум и любовьВ себе самих — и мы их придаем,Считая правдой, мнимым божествам,Как прежде — руки, ноги, стан, чело.Забыты Герин взор, Зевесов лик,Остались Гере — гордость, Зевсу — гнев.Их заменили воля, мощь, любовь;Мощь, волю и любовь сменил закон.Как доказать, что с Богом всё не так,Коль прочее умом порождено?Нет, я силен, не нужно мне вина, —Евангелье вложите в руки мне.Мы призваны расти, а не коснеть;Как только мы на палец подрастем,Ненужную опору заберутИ новую дадут для новых нужд.Отсюда ясно — мы, увидев высь,Должны всходить, опора же пускайПадет, едва покинута стопой, —Ведь
всё превратно, кроме Божества.Мы с каждым шагом зрим иное в Нем.Где лестница падет — труду конец,Доказанное не докажешь вновь.Так терния сажает садовод,Чтоб указать, что спят ростки меж них,Предупредив неосторожный шаг;Взойдет трава — колючки можно срыть.Пытаясь вникнуть в свойства и роды,Ты на кустарник больше не глядишь,Что послужил защитой семенам,Но на саму траву, на свет над ней,На завязи. Плод книги видим мы,И чудеса нам больше не нужны,Хотя доныне эти чудесаИ стебелек, и корни соблюлиОт вепря, от вола и от козы.Что ж, человек — махина из колес,Что могут встать и закрутиться вновь?Нет, он всё время движется вперед,И не забудет он того, что знал.Так мнят языки, я же так учу:Как ты питаешь малое дитя,Потом оно растет и ест само,Так с ложки кормят истиной и ум,Лишая кашки, чуть он сможет есть.Я чад кормил, не спрашивая их;Пусть отрок алчет или ищет снедь.Кричал я: «Чтоб уверовать в Христа,Взгляни, как зренье обретет слепец!»Теперь кричу: «Ты требуешь, хитрец,Смеющийся рассказу о слепце,Чтоб повторил я чудо пред тобой?»Скажу, что в чудесах была нужда,Когда и веры не было б без них.Что изменялось — видимый предметИль разум смертных, видящий в вещахНе больше, чем угодно Божеству(Как думаете вы, что вижу яВокруг всех нас, где вам видна скала?),Не знаю я, но был исход таков.Так вера исключила чудеса;Избыток повредил бы, не помог.Затем, признанье Бога во ХристеТвоим умом дает тебе ответНа все вопросы неба и земли,В тебе питая мудрость испокон.Отвергнешь ли, чтоб снова доказать?Уйдешь ли ты от знаний к их корням,Хоть доводы ты мог бы применить —Так применяй же дальше иль умри!Я говорю, что смерть и только смерть —Убыток от того, что ты стяжал,Тьма от лучей, незнанье от ума,Любовь, что в безлюбовность перешла.Так лампа меркнет, маслом залита,Так чрево алчет при избытке яств.Неведение лечится всегда.Когда спросили о природе мы:«Что, если мощь за этой мощью есть?» —Нуждались мы в подмоге от Творца;Он дал ее, как писано для вас.Но, коль за мощью некто мощь найдет,Но спросит так: «Всё — мощь, а воля гдеИсточник всякой мощи, ибо в насЛюдская воля и людская мощьЯвляют в малом связь двоих в большом, —Он обернется и застынет вновь,А встать на месте — значит умереть.И вопрошая: «Нет ли и любвиС могуществом и волей наравне?»,Нуждались мы в подмоге от Творца;Он дал ее, как писано для вас.Но, если всюду видим мы любовьИ рассуждаем: «Коль любовь везде,Мы сами любим и любви хотим, —Любовь — от нас, и не было Христа»,То как помочь постигшему в себе,Что должен он любить и ждет любви,Коль, полн любви, ведущей ко Христу,Из-за нее Христа отвергнет он?Залили лампу, чреву не стерпетьИзбытка пищи, и душа умрет.Но он добавит: «Это было лишьУловкой; ты виновен больше всех.Ты называл места, людей, года,Где, с кем, когда к нам Истина пришла, —И в первой правде оказалась ложь,Что на вторую нам бросает тень.Зачем дарить нам знанье, если дарДается так, что пользы не найти?И почему нельзя предотвратитьСомненья, для которых места нет,Где истина бесспорна и чиста?Зачем мне выбирать и отвергатьПо мере сил иль немощи моей,Коль ты не отвечаешь на вопрос:«Однажды было это или нет?» —Как говорит правдивый человек.А ты поешь, как эллинский аэд?Прославленное действо вспомни вновьО похищенье Зевсова огня,Как он достался смертным в тростнике:«Есть правда в басне, — мудрецы кричат, —В том, как добыли смертные огонь,Хоть он и дух, и на земле зажжен.Что с Прометеем, то же и с тобой:Зачем смущать ошибками людейИ всё в прямых словах не рассказать?»Я дам ответ: «Ужель поспоришь тыС простейшим положеньем: человек —Не Бог, но к службе Богу призван он,Есть у него наставник и урок,Есть что отвергнуть, есть и то, чем стать?Коль так, то к новым целям от былых,От лжи ко правде, от тщеты — к делам,От меньших — к большим благам мы идем.Иначе — как продвинуться вперед?Пока не стали спорить: «Что есть Бог?»,Не спрашивал дикарь: «А что есмь я?»,Себя не мнил верховным существом,Как мнят сейчас все те, кто говорит,Что в Боге нет ни воли, ни любви,А только мощь законов естества,В себе ж любовь не меньше признают,Чем волю или мощь — и правы в том.Будь человек единственным из всехСуществ, в ком мощь, и воля, и любовь,Как ни малы, сливаются в одно,И можно их найти и показать,То он стоял бы выше, чем стоитЛюбая мощь без воли и любви,Совсем как жизнь в малейшем мотыльке,Чьи крылышки сквозь пыль едва видны,Стократ чудесней, чем Атлантов прах,Что служит лишь опорой мотыльку!Так, человек — над всеми; словом, Бог.И к пораженью торжество ведет,К ущербу — прибыль, к падшести — подъем,Жизнь невозможна, остается смерть.Но если, так воззвав, признает он.Что человек в смирении своем,Не зная Бога, лишь себя поймет,Я следствие немедля укажу,Сказав, что так он сам в себе открылУдел людей — ни Бога, ни зверей:Нам знать дано лишь то, что можно знать,Бог знает всё и может делать всё,Зверям довлеют ум и сила их,И не желают большего они,Не сознавая своего ума.Мы знаем часть, но больше сознаем,От мнимого к бесспорному влачась,И в том стремленье, воздух превративВ предмет, что можно взять и применить,Идем вперед, как только нам дано —Бог есть, зверь есть, и только человекОтчасти есть, но чает быть вполне.Не легче было б двигаться душе,Когда б достиглась сразу цель борьбыИ, не гадая, мы бы знали всё,Чем телу, будь оно окруженоСплошной землей, в то время как сейчасМы с места к месту двигаться вольны.Так человек приходит к мысли, чтоОн то, что знает, раньше знать не мог,А что известным кажется сейчас —Окажется ошибкою поздней.Вот так у смертных знание растет:Мы учимся, поскольку мы живем,Былое Я велит учиться нам:Нас, как зверей, обязывает мир,А как людей — обязывает ум,Закон привычки, знаний, естества.Дар Божий — в том, что правду угадатьИ от ошибки устремиться к нейМы можем прежде, чем постигнем вещь.Так хвалится ваятель до трудовПодобным даром — образом в умеИ жаждою его запечатлеть,И, глину взяв, ей форму придает,Крича: «Смотрите, что увидел я!»Но он черты меняет много раз,В подобье правды истину ища.Что, если б он кричал: «Ни лика мне,Ни стоп, ни тела в глине не узреть»?Пускай в ладоши лучше хлопнет он,Смеясь: «Вот это — образ мой живой!»Лжи радуясь, ее осуществит,Пока вы сами не узрите плотьВ том, что создать из глины он сумел.Он прав, вы правы — в этом путь людской!Лишь Бог живое сразу создает.Отвергнете ли эту часть труда?Нет более виденья на Горе —Оно, явившись, вновь ушло в ничто.Подобья же, как Моисей велел,Еще в ходу, сменяясь при нужде.Так повторяйте образец по ним!За небреженье ожидает суд:Тем недоступен ангельский закон,Кто уступает прихотям души,Где радость, жизнь, порыв, закон — одно!Вот в этом бремя сих последних дней.Я выжил, чтоб его изведать самИ дать ответ: довольно ли сего?Ведь если горе новое придетИ надо будет братьям руку дать,Доколе жила бьется на моей —Да задержусь на долгие года,Чтоб извлекать из пропасти слепцов,Хотя б ушел на это целый век!»Но он был мертв, и полдень миновал.День к вечеру клонился. ВпятеромМы погребли его и разошлись,А я, переодет, ушел в Эфес.Пещерный вход теперь забит песком.Валент исчез, его утерян след.Бактриец был как дикое дитя —Он не писал, не молвил, лишь любил.И чтобы эта память не ушла, —Ведь завтра отдадут меня зверям, —Я то же Фебу верно расскажу.Ведь и доныне лик УченикаЛюбимого, кому служил и я,Иные люди ищут на земле,Но тщетно — то ль не поняли ониОдин намек в конце труда его,То ль эта речь была искажена,Переходя из уст в уста других.Поверьте — в этом мире больше вамНе встретить взгляд божественных очей!Всё было как сказал я, и теперьОн вновь лежит у Бога на груди.[Керинф, прочтя, стал спорить; вот ответ:— Когда Христос, как утверждаешь ты,Не более чем лучший Человек, —Его награду следует признать,Сейчас и вечно, худшей из наград.Ведь Он считал, что жизнь — в одной любви,Считал — любовь должна войти во всех,Наполнить души, слить с Его душой, —Его отрада всем и всех — Ему.Ты говоришь — награду Он обрел.Но и сейчас немало вольных душИ множество — живущих во плоти.Когда б замедлил с возвращеньем ОнЕще на десять иль двенадцать лет(Таков расчет), на каждый палец твойПридется в день, когда погибнет мир,По сотням душ, уверенных в словах,Что Он со всеми станет Плоть Одна,Будь это Памфилакс иль Иоанн —Жених для всех! Так может человек?А Он затем и умер, как сказал.Признай же, что Христос — безмерный БогИль побежден!Но побежден Керинф.]
Сурова земля к безутешным сердцам,Но их в Аэндоре ждут.Жены, скорбя по своим мертвецам,Дорогу легко найдут.Тех, кого помним в лицо до сих пор,Мы вновь обретем на пути в Аэндор.Руки во тьме — Боже мой! — узнают! —Смотри и внимай голосам,Что нас утешают! Легенды не лгут,Ты в том убедишься сам.С мертвыми можно вступить в разговорЗа некую мзду на пути в Аэндор.Но нам непонятна смутная речь —Дрема их так глубока!Их с дальнего берега могут привлечьТолько уста чужака.Так к матери весть перейдет рубиконОт сына. Таков Аэндора закон.Таланты, что явлены напоказ,На радость мертвым даны.Пока они не откроют глаз,Стенать и хрипеть должны.Оформится в связную речь этот вздорУтробный, — плати на пути в Аэндор.Терпенье и вера нужны — на век,И мы разгадаем ответ.Ведь то, что вещает родной человек,Порою похоже на бред.(Нас сводит с ума лживых призраков хор,Пока о наших любовных делах не вызнает Аэндор…)О, путь в Аэндор древнейший из всехИ самый безумный путь.Ведет он к логову Ведьмы тех,Кто скорби изведал суть.С времен, когда правил Саул, до сих порИх путь неизменно ведет в Аэндор.
Дорога через лес
Когда-то дорога была через лес,И минуло семьдесят лет.Ты видишь, что сделали дождь и зной:Дороги той больше нет.Ни знака, что кем-то был путь проторен(С тех пор, как поднялся лес),Но он — под натиском анемон,Под вереском — не исчез.Там вяхиря самка гнездо свила,Там рай для семьи барсука.Когда-то дорога сквозь лес была.Об этом спроси лесника.И если под вечер войдешь в тот лесВ зените лета, когдаПрохладой овеют края небесФорельную гладь пруда,Там выдры непуганой свист-манокУслышишь: шорох и свист,И мерную дробь лошадиных ног —Сквозь лес, что тернист и мглист,Сквозь чащу стремительный вечный галопСтихии наперерез;Знакомый, как запах росистых троп,Потерянный путь через лес…Но нет пути через лес.
Умру и я, как многие из многих;и грабли на дорогах бытияоставят след — гряду могил пологих.Одна из неимущих и убогих,в пустое небо взгляд уставлю я.И стану прахом. Время всех меняет.А на углу со шляпою пустой,как палочку волшебную, сжимаетсвой посох нищий. И закат роняетв подставленную шляпу золотой.Но этот дар не взять в худые рукии даже на картошку не сменять.А я сыта, лежу, не зная муки.Так морю вторят раковины звуки,в них скорбь и гнев. Страстям уже не внять…Да, я была. Я пыль с подметок ваших.Я знаю, умирать вам тяжело.Торгаш доход считает, дурень пляшет.А вы у светофора: путь укажетнеумолимый рок, тупое зло.Вы каторжники, руки ваши знаютлишь тачку, у иного — нож в груди.Тут бьют воров, там глупых истязают.Я — прах, что с ног народа отрясают,я знала вас, оставшись позади.Я этот облик ваш в себе носила;как зеркало разбитое, слаба,я плохо вашу сущность отразила.Ах, я для вашей вечности не сила —ничтожество, песчинка… и раба.Ком глины, из которого ваяютпростую форму, взявши в оборот.Что вам сердца, которые пылают,уста, что к вам с надеждою взывают,и голос, что осанну вам поет?
Уединенное
Я облачаюсь в одиночество свое,ничего, что рукава длинны, —теплее нет одежды, для неени стежки, ни булавки не нужны.Мне некто одиночество скроил,что боль и облик чувствует людей;я в складках знак увидела, он былтаким, как шеи черных лебедей.И пробудился взгляд внутри меня —павлиний глаз, что крылышки смежил, —он видит волны, что бегут, тесняграницы светлых дней и темных сил,и увлажняют золото волосэльфийской девы. Тянут в бездну вод.И год, что сел на каменный утес,как птица, в страхе дни свои зовет.Так тихо здесь. Струится полотно,что будет впору мне когда-нибудь.И рыбы опускаются на дно,цветными плавниками бьются в грудь.Посеяны земные семена.Плечо блестит рудою золотой.Трепещущая легкость полотна,мерцая, лоб охватывает мой.
Трагическая развязка
Тигр ежедневный путь свой отмеряетза шагом шаг.Порой под вечер голод утоляет;он здесь чужак.Решетки сталь: за нею мир бесплотныйсо всех сторон;удар и крик, и мрак зимы холодной —всего лишь сон.Идет домой: забыв язык свободы,скользит на свет.И клетка мстит ему в момент ухода,кидаясь вслед.В немой тоске он вспыхивает ярко:то боль была.В полосках сажи золото огаркасвечи, сгорающей дотла.
Агота — две косички с сединой.Агота наша всё на свете знала.По пятницам нас бережно купала.Агота — имя нянюшки родной.Она носила платье изо льнас баварским лифом с выцветшей канвою.Так нежно песни старые пороюнам пела ломким голосом она.Вела беседы с Богом напрямик.Когда Он нас не жаловал вниманьем,она спешила в храм на покаянье,и — помогало вмиг.Агота прожила свой век одна.Любила нас. Еще кота любила,которого в наследство получилаот батюшки покойного. Онаоставила и двор, и дом родне,с ней Библия была и чувство долга.Порой для нас букварь читала долго,перебирая четки, как во сне.Агота свойства трав целебных зналаи пользоваться знанием умела.При виде городских врачей краснела —больной потерян, так она считала.Однажды ей открылось: все делаокончены. Нет пятен на одежде,в карманах — дыр, и выросли, кто прежденуждался в ней, кого она пасла…— И Бог ее призвал. Она ушла.