Век Зверева
Шрифт:
Зверев уснул сразу, и ему приснилось два сна. Первый — про Гену Баранова. Гена жил сейчас в городе Либаве, в районе Эзеркрастс. Чем он занимался, Зверев не знал. Для русских там работы, вообще-то, не было. Если Гена не коммерсант, то плохо ему. Квартплата большая. Жена, двое детей.
Они познакомились как-то случайно в Питере. Гена был в командировке и пил пиво на Васильевском. Ну почему нормального человека, кроме как в пивнушке, не встретить? Трудно сказать.
…Гена сидел в бане. Рядом веники, шайки. Только вот в парилку его не пускали. Строгий цербер. Гена встал и хлопнул дверью. Тогда Зверев
Детство Гены Баранова прошло в детдоме, в Мозырях. В Мозырях были совершенно классные ночи. Теперь ему должно быть то ли не спится, то ли снится все сорок лет, семь бед, прошедшие, как и не было, и то, как готовился в побег. В тетради на уроке рисовал паровозик химическим карандашом и сушил под калорифером сухари.
Потом была Россия. Города и лица. Добрая милиция искала Гену Баранова, а найдя, первым делом отбирала колоду карт и кормила супом.
В той пивнушке на Васильевском Гена клялся в любви своему детдому. По его словам, он очень прилично играл в футбол. При этих словах Зверев навострил тогда уши. Гена мог даже попасть в свое время в минское «Динамо», но на показе тренер учуял от него густой пивной дух. Накануне они праздновали день рождения товарища. Гену не взяли.
Потом он стал директором завода и из коммуналки попал наконец в отдельную квартиру. Завод был военным, и его не стало, как не стало многого другого. И Зверев уснул снова…
На этот раз ему приснилось, что снова идет война с германцем и демократы прислали тушенку в часть, которой командовал Зверев.
Он спал-то спал, но доподлинно знал, что вечером в поселковом клубе танцы, а это значит, что дела на фронте хороши. Это значит, решил он, что скоро конец всему и эшелоны потекут с фронта. Он услышал паровозный гудок и проснулся снова. Это за стеной включили то ли телевизор, то ли другую говорящую игрушку.
Зверев подивился разнообразию сегодняшних сновидений и подумал, что бы они могли означать вместе и порознь.
Неплохо бы сейчас оказаться в сорок пятом году, когда эшелоны катят с фронта, а потом вернувшиеся мужики срывают погоны с нехороших тыловиков. И в обкоме наконец появляется честный мужик. Зверев поперхнулся и даже всплакнул. Водка все же оказалась не совсем хорошей. Он лишь бутылку усидел под шашлык и лаваши. Годы вне государственной монополии выработали у него чувство некоторое. «Заводского розлива, но из левого спирта», — определил он безошибочно. Вреда большого нет, но организму убыль. И поделом.
Затем он встал, выпил еще воды, потом повернулся на правый бок и минут через пять уснул.
Утром все же спустился в ларек и выпил пива.
В полдень пришел Наджибулла.
Допрос рассказчиком Олега Сергеевича на квартире в Братеево
Бухтоярову стало все трудней перемещаться по Москве. Если бы он лег на дно, хотя бы на неделю, провалялся в какой-нибудь хрущевке, в спальном районе, шансы у него появлялись бы. Но он должен был вмешаться в Кенигсбергские события. Его личная война в городе на Неве была не чем иным, как демонстрацией силы. И он победил в ней, несмотря на то что понес значительные потери — потерял штаб, пункты управления, людей. Он мог надеяться на содействие и помощь в самых
Человек масштаба Зверева был ему сейчас совершенно необходим. Подготовленный к работе в специфических условиях, сознательно перешедший на его сторону. Он никогда бы не сдал Бухтоярова, а глубокого проникновения в душу с помощью спецсредств, наверное, смог бы избежать. Как Казимеж Шолтысик.
В Москве на поиски и того и другого было брошено множество штатных сотрудников всех ведомств, курсанты училищ, МВД и Госбезопасности, военнослужащие внутренних войск и добровольцы в штатском. Столицу подобной активностью на улицах удивить было трудно. Город в последнее время периодически подвергался подобным операциям. Предпринимали и мы некоторые меры. Не столь масштабные, но не менее эффективные.
На квартиру в Братеево мы вышли через двое суток после того, как там побывал Зверев и через пять дней после посещения ее Бухтояровым.
Олег Сергеевич дурака ломать не стал. Да, были, да, ушли, куда, как и зачем — неведомо. И я отправился на разговор со стариком.
Черная дерматиновая дверь. Он открывает, кривится, но впускает все же. Потом мы беседуем у него в комнате. Никакого чаю он не предлагает. Он Герой Советского Союза, бывший капитан СМЕРШа, работал в Кенигсберге в период его освобождения. Мы аккуратно подняли его досье. Нельзя было сдавать его комитету. Скажут — сделаем, а не попросят, так промолчим. Это была наша находка, наше достижение, наш трофей. Но никак не пленник.
— Олег Сергеевич, мы с вами в некотором роде коллеги.
— Вы меня извините, но я любое удостоверение куплю на толкучке. А если не куплю, то закажу в частной типографии.
— Такого там не сделают.
— Сделают даже лучше. И состарят. Ваше выписано давненько, а все как новое.
— Я, Олег Сергеевич, с документами аккуратно обращаюсь.
— Я вас по имени-отчеству не называю. Все равно они не те, что в книжечке.
— Они те.
— Не хочу и не буду.
— Воля ваша. Чаю-то нет у вас?
— Для вас нет.
— Хорошо.
— Ничего хорошего. Мне у вас долго сидеть придется. Вы уж разрешите, я позвоню своим людям, они покушать принесут.
— Тут я вам помешать и помочь ничем не могу. У меня телефона нет.
— У меня мобильный. А вы-то что же себе не установили?
— Да дорого это.
— Но вы же не всегда нуждались.
— Я раньше в другом месте жил. Потом решил, что одиночество в моем возрасте — лучшее лекарство от страха.
— От какого страха?
— Не придуривайтесь. Кто вы там по званию?
— Полковник.
— Вот. Полковник. А вам-то не страшно?
— От чего?
— От того, что происходит.
— Мне, Олег Сергеевич, тошно. А страшно… Не тот эпитет.
— Вот вы человек информированный, несомненно. Неужели не понимаете, что этому вашему раю на большой части суши скоро придет конец.
— Это не мой рай.
— Не лукавьте. Зарплату же вы получаете. Пайки, или что там теперь получают?