Век Зверева

Могилев Леонид Иннокентьевич

— Через год освободят советские войска.

— Смелое предположение, впрочем не лишенное некоторой логики.

— Скажите мне, зачем огород городить? Нельзя меня было в Кенигсберге допросить? Зачем сюда?

— А вы тот баран, прошу прощения, которого отдали на заклание. Должна же массовка быть в любой провокации? А на вас кровь большая по ту сторону границы. Хотите, и на этой организуем.

— Но вы-то знаете, что нет на мне крови?

— Ну, в этом еще разобраться нужно. Кто убивал наших людей на хуторе?

— Стрелок.

Умелый и ловкий.

— Кто из них?

— Вот этот, — безошибочно показал Иван на фото Бухтоярова.

— Фамилию его, естественно, не помните?

— Отчего же не помнить? Зворыкин.

— Рассказывайте, как все произошло.

— Начинать придется с Отто Генриховича Лемке.

— Ну и начинайте.

Иван рассказывал долго, подробно, ничего не скрывая, понимая, что если есть у него какой-то призрачный шанс, то он там, в тонких совпадениях или различиях того, что он излагал, и того, что от него желал услышать большой мастер сыска, специально, должно быть, прилетевший откуда-нибудь из-за океана. Примерно час ушел на пересказ прошедших событий, сопровождавшийся вопросами и конспектированием, записью на диктофон и короткими фразами, которыми перебрасывались господа, хозяева ситуации.

— Отдохните теперь, Иван Иваныч, — наконец разрешил ему сыскарь, и Ивану принесли чай, бутерброды, сигареты. За трапезой он скоротал еще минут сорок, потом его одиночество (охранник в кресле у окна не в счет) было прервано.

— Вы нас извините, придется выполнить одну формальность.

Ивана привязали ремнями к подлокотникам кресла, закатали рукав на левой руке, вогнали несколько кубиков из шприца.

Второй, настоящий допрос он не помнил вовсе. Его, уже безвольного, загипнотизировали, задавали вопросы, опять совали под нос фотографии, и опять он выбрал Бухтоярова-Зворыкина.

Побег Пирогова

— Жить-то хочешь? — уточнил сыскарь.

— Нет, — честно признался Иван.

— Я верю.

— А веришь, так убей.

— Нет, Иван Иваныч. Это уж ты сам. Но прежде или в литовскую тюрьму, или назад, в Кенигсберг.

— А туда зачем?

— Там сейчас господин Бухтояров.

— Это еще кто?

— Это тот, кого ты называешь Зворыкиным.

— Это он так себя называет.

— Не важно. Там еще один человек. Ты его не знаешь. Зверев его звать.

— И что?

— Понимаешь, ты же разумный человек, не мракобес, вот видишь, люди, в принципе, живут в цивилизованном мире. Нет там никаких границ. Ты вот свободно перемещаешься. Сегодня ты в России, завтра в Литве, потом в Польше или в Калифорнии.

— Туда-то мне зачем?

— Это я к примеру.

— Я не по своей воле перемещаюсь.

— Верно. Ты раб обстоятельств. Но из зависимости этой можешь вырваться.

— Помочь вам найти Бухтоярова?

— Верно. Ты его видел в лицо.

— И что, мне по городу ходить, сидеть в пивнушках? У вас же есть его фотографии.

— Фотографии — это одно. А вот

живой взгляд — это другое. Притом что ты его видел совсем недавно. Походка, поворот головы, неуловимое нечто. Узнаешь, несомненно. Там все может решать доля секунды. Шансов, конечно, маловато. Но таких, как ты, несколько. И притом по всему городу тебе ходить не нужно. Будут несколько мест, где он появится обязательно.

— Ну, положим, я его вам укажу. А с какой стати? Ты вот, господин хороший, кто?

— Цивилизованный человек. Ты пойми, что эта земля — не русская. Ну нужно, наконец, Иван Иванович, смириться с реалиями. И держать ее у русских — нет сил. И они ее потеряют. Как потеряли, скажем, Литву.

— И кто приобретет?

— Мы приобретем.

— Цивилизованные.

— Да, Иван Иванович. Ты вспомни, что было в Кенигсберге при большевиках. Пьяные матросы на таксомоторах. Директора универмагов. Ну жрали вы от пуза, так ведь не для этого человек живет.

— Мы не боялись завтрашнего дня.

— Так ведь это была иллюзия. Напрасно не боялись. Посмотри, что теперь. И посмотри, что стало с Калининградом. Ведь его больше нет. Он плавно перетекает в новое качество. Тишина, чистота, немецкие вывески, названия. Круг времен. Здесь же Кант родился, а не Иван Калита. Хватит вам земли.

— Ты немец, что ли?

— Нет. Это было бы слишком просто. Дело в том, что это не для немцев земля предназначена. И они ее уже потеряли. И вы потеряли, и литвины.

— А кто приобретет?

— Мы, Ваня, цивилизованные. Ты пойми, что все кончилось. Москва этот край сдала за хорошие деньги. Да… ты прав. Им там скоро конец. Но они уже наши, цивилизованные.

— Иуды, что ли?

— Это всеобщее заблуждение. Иуда поважней Христа. Ведь он себя сознательно на вечное бесчестие обрекал. Он истинный Создатель. Тому-то что. Повисел на кресте. А этого две тысячи лет пинают сапогами.

— Да нет. Несознательно. Из жадности. И вас жадность погубит.

— Ваня, так весь мир живет. Весь цивилизованный мир от Иуды произошел. Ты посмотри, какие города, какие страны. Жизнь-то проходит. А ты — то в трюме, то на чужом хуторе.

— Деньги предлагаете?

— Лучше, Иван, жизнь. Жизнь с Люсей Печенкиной.

— А…

— А ты как думал? Девка твоя жива и здорова. Приветы тебе шлет. Зачем тебе иллюзии хранить? Отцы-командиры тебя сдали. Власть в области уже фактически у нас. Ты разве не видишь, что и границ никаких нет? Кто защищать будет? Ну конечно, найдется слой тех, кто будет биться и умирать на улицах города. Кто в Балтийске сгорит в кораблях. Ты знаешь, что такое хороший компактный заряд? Локальный. Про нейтронную бомбу слышал? Напалм, газы, другое кое-что. Город Калининград обречен. Но трупов на улицах и уличных боев можно избежать. А это зависит от того, сможем ли мы локализовать Бухтоярова. Ты же понимаешь, что историю делают не массы, а личности. Вот он личность. Но он — от Христа.