Вексель судьбы. Книга 2

Шушкевич Юрий

— Так просто?

— Не совсем. Для того чтобы иметь возможность действовать подобным образом, нужно обладать не просто большими деньгами, а деньгами неограниченными. Причём эти деньги должны быть устроены так, что когда их снимаешь со счёта и платишь, их как бы не становится больше, то есть товары не исчезают, а цены не растут.

— Просто так деньги печатать? Думаете, что подобное возможно?— снова спросил меня Сталин, совершенно не позволяя мне понять, ищет ли он ответ или издевается над моими рассуждениями.

— Подобное возможно при двух условиях,— ответил я, стараясь говорить дружелюбно и спокойно.— Первое условие состоит в том, что общество должно верить, что у тех, кто печатает деньги, есть

в запасе бесконечно много всего, чем, если что случится, они эти деньги обеспечат. Второе условие - те, к кому эти дополнительные деньги в итоге приходят, должны воспринимать их не столько как средство для расширения потребления, но прежде всего как высшую жизненную ценность, которую они желают сохранить для будущего, и потому вместо магазина или рынка кладут обратно в банки. С появлением единой мировой валюты, которой сделался американский доллар, эти два условия выполняются, и так отныне вертится мир.

Сталин задумался и вновь принялся крутить в ладони пустую трубку.

— Думаю, вы правильно рассуждаете,— продолжил он по прошествии минуты или двух.— Я тоже и чувствовал, и понимал, что не пришло ещё время для другой жизни, поэтому рано, очень рано товарищ Сталин похоронил Джугашвили и провозгласил в этом мире себя.

— Но ведь не мы выбираем историю…

— Правильно, не мы. А что я мог поделать, если она сама буквально вышвырнула меня на вершину власти? Дважды - в двадцать восьмом и тридцать пятом - я хотел оставить власть, уйти в тень, снова сделаться мирным Иосифом - однако поступить так было сродни самоубийству! Мне бы не дали и трёх дней прожить в уединении и тишине, даже если бы я сбежал из Кремля на самый дальний край земли… Поэтому мне пришлось продолжать, утешая себя красивой сказкой про товарища Сталина, заниматься грязной и кровавой политикой. Вот вы, товарищ Гурилёв,- вы побывали в России спустя почти шестьдесят лет после моей смерти, так подскажите - что именно люди связывают со мной, когда меня вспоминают?

— По-разному, товарищ Сталин. Мнение о вас в современной России разделено практически пополам. Одна часть людей вспоминает только репрессии, другая - Победу над фашизмом. Правда, когда последние вспоминают Победу, то имеют в виду, что она - значимее репрессий, то есть мысль всё равно подсознательно возвращается к ним.

— Да, это так,— тихо ответил Сталин.— Спасибо, что сообщили правду. Я тоже с самого начала понимал, что иду на дело, за которое меня будут больше проклинать, нежели вспоминать с благодарностью. Знаете - в годы моей юности у всех проницательных людей существовало ясное предощущение, что в двадцатом веке должно будет пролиться очень много крови. Я думаю, так было из-за того, что человечество вступило в этот век с очень большим числом идей и представлений, как надлежит жить. Мало того, что эти идеи были несовместны, но ещё каждая из них выводила свою собственную справедливость из предпосылок неполных или заведомо ложных, заставляя миллионы наивных людей во всё это верить. Идея коммунизма, в которую я по молодости верил столь же страстно, была из их числа.

— То есть выходит, что вы управляли страной, не веря в идею, которая была начертана на её лозунгах?

— Да. Эта идея умерла вместе с романтиком Джугашвили. У меня же, у Сталина, не имелось какого-то единого и неизменного на годы вперёд плана, кроме желания чистой правды и чистой справедливости. Миллионы людей это видели и поддерживали меня за эту абстрактную, однако очень близкую им веру. С другой стороны, согласитесь, государственные действия не могут мотивироваться абстрактными идеалами - для них нужны конкретные, наукой выверенные доводы, а их-то мне как раз не доставало. Поэтому как только эта человеческая вера стала угасать, все мои дела сразу же сделались жестокостью и сумасбродством.

— Не казните себя,

товарищ Сталин. Люди разбираются…

— Люди разбираются? Какие люди?

— Хотя бы те, кого я встречал в России спустя почти шестьдесят лет после вашей кончины…

— А они - красивые люди?

— Почему обязательно красивые? Разные там люди… самые различные.

— Просто мне всегда казалось, что у красивых людей должно быть честное и благородное сердце. Я всегда покровительствовал красивым людям и особенно им доверял… В руководстве Красной Армии и в Совнаркоме было намного больше красивых людей, чем в западных штабах и правительствах. Мне хотелось верить, что из этой плеяды красивых людей вырастет новое поколение, которое сделает мир другим - поэтому если кто-либо из них меня обманывал, то я терял контроль над собой… Такое случалось, но нечасто - пусть историки подтвердят. Прежде всего, я не жаловал отъявленных негодяев, лгунов, перерожденцев и прочую шваль. Троцкий, заметьте, не был таковым - я ведь имел возможность много его раз уничтожить, однако позволил уехать из страны и спокойно проживать за границей, пока он не предал нас всех и не сошёлся накануне войны с фашистами.

— То есть вы тоже в своё время относили Троцкого к категории красивых людей?

— И продолжаю относить. Троцкий - яркий и умный политик, за которым шли миллионы по всему миру. И хотя в России наши с ним пути навсегда разошлись, я был не против, чтобы он занимался революционной борьбой в других странах. Между прочим, именно по этой причине до самого начала войны мы не мешали Троцкому и его людям искать ваши царские сокровища. Что плохого в том, если бы они пошли на дело, скажем, революции в Мексике или народного восстания в Британской Индии? Или, как вы сами утверждаете со слов Раковского, ускорили бы социализацию в странах Европы?

— Вы правы, всё это не повредило бы нашей стране,— согласился я.— Однако банкиры, завладевшие нашими активами после финансового ослабления Франции, наверное лишь посмеивались, наблюдая, как белоэмигранты, чекисты и люди бывшего наркомвоенмора преследуют и колошматят друг друга, в то время как те векселя работают на процветание Америки! Америка ведь даже дипломатические отношения с нами установила позже других, в тридцать третьем,- видимо, когда все трансферы, ведомые от царских векселей, были уже завершены.

— Мне докладывали об этом как об одной из причин… Лучше ответьте, товарищ Гурилёв,- а если бы эти векселя вернулись в наше распоряжение - как бы мог измениться ход истории?

Поскольку я давно ждал этого вопроса, то ответ был у меня наготове.

— Вполне предсказуемо, товарищ Сталин. Думаю, что тогда с нашей помощью французские банки сумели бы сохранить свой ведущий мировой статус, а возобновлённый русско… простите, советско-французский союз не позволил бы Германии развязать войну. Мир был бы другим. И мои сверстники, которые сложили головы на полях беспримерных сражений, построили бы другую страну - возможно даже ту самую, о которой вы мечтали.

— Неужели вся разница в том, с кем нам следовало больше дружить - с Францией или Америкой? Французы ведь не меньшие плуты, разве не так?

— Дело не во французах. Обладая царскими векселями, мы могли усилить советский золотой рубль и осуществить индустриализацию через собственные кредиты намного быстрее и практически без жертв. Мы могли выкупить у американских банкиров часть репарационных облигаций и тем самым усилить симпатизирующие нам силы внутри Германии, навсегда отведя угрозу войны. В этом случае к началу сороковых Советский Союз был бы равен или превосходил по мощи и потенциалу весь Запад, вместе взятый. Было бы достигнуто примерно то, к чему до Первой мировой двигалась царская Россия, - только благодаря революции наша новая мощь сочеталась бы со справедливостью и, наверное, с правдой.