Векша
Шрифт:
Векша понял ют знак, протянул монету волосатому. Ратные схватили Векшу за ноги, за руки и давай подбрасывать вверх.
Глава одиннадцатая
НА СЛУЖБЕ У ЦАРЯ
Нелегко давались Векше ратные учения. Дома он мало кому уступал в ловкости на ловах звериных, но одолевать человека, став с ним на поединок, пусть это и не настоящий бой, а учебный, было куда труднее. Да и не умел он ни конем хорошо владеть, чтобы тот, как юла, под ним вертелся, ни мечом и копьем играть, ни щитом защищать себя от нападения.
Вечером, после учений, все кости
Видят это мужи ратные, хвалят, еще и на вино иногда дают. Он же всегда деньги на всех товарищей делит, чтобы зависти не вызывать, приязни их не утратить.
Поначалу толмачил ему ратные приказы смуглый болгарин, который тоже ратным служил и хорошо понимал по-гречески. Толмачил по-болгарски, а язык тот был понятен Векше.
Когда осилил, заучил обычаи ратные, учения те игрой ему стали. В состязаниях одерживал победу над соперником. Стали назначать его часовым. Поставят возле хоромов чьих-нибудь или у ворот дворовых, стой, сторожи да честь не забывай отдавать кому положено.
Совсем нетрудно стоять на часах, вот только зной полуденный днем донимает, так и варит в одежде полужелезной.
Но то пустое. Больше иное его вялит: мысли об отчизне не дают покоя. Раньше надеялся: гостей встретит и они вызволят его. Но как ты их увидишь, когда сидишь в этих стенах каменных, мурованных. Не выпускают за ворота. А тут еще старичок не забывает, частенько навещает да все расспрашивает, нравится ли ему тут, не тоскует ли по стороне родной, и еще пуще этим рану растравляет.
Однако Векша виду не подает.
– Не о чем печалиться!
– отвечает.
И старичок доволен остается таким ответом.
– Да, да, не о чем!
– знай одно твердит.- Леса, болота, там люди в халупах курных, как звери, живут. Разве же можно сравнить их жизнь вот с этой, ромейской...
А однажды пришел веселый, разговорчивый, глянул проникновенно на Векшу и сказал:
– Служи верно царю, потому что нет нигде счастья больше-то, как на его земле. Уже на что мне в Киеве жилось неплохо, а вот пошел сюда охотно.
– Так вы из Киева, русич?
– так и вскинулся Векша.
– Нет, не русич, я - варяг. Отец мой давно когда-то с полунощной стороны далекой приплыл в Киев, нанялся дружинником к Олегу. И меня маленького с собой взял. Надеялся - стану великим викингом (Викинг (норм.) - витязь, воин). Отец однажды, когда я еще и ходить не умел, положил возле меня разные игрушки и поставил копье. Так я на те игрушки даже не взглянул, а сразу копье схватил... Когда вырос, служил сначала у киевского князя. Но потом, прослышав, что ромейский царь больше платит за службу, поплыл с гостями в Царьград и перебежал к нему. И, как видишь, не жалею.
– И вам совсем не хочется увидеть родную землю, дом?
– Родная земля и дом, молодец, у человека там, где ему лучше живется. Нет, никуда меня отсюда не тянет.
– Меня тоже, - скривился Векша.- Разве только взглянуть...
– Ничего, привыкнешь тут, так и взглянуть не захочется.
Прошло лето. Наступила зима чужинская. Выпадет маленький снежок
Отец, смазав сапоги медвежьим салом, взял снего-ходки, подался на ловы. Мать хлопочет возле скота. Векша с дедусем сидят в хате у жаркого огня, попеременно мелют зерно на крохотных каменных жерновах. Пушистая ржаная мука медленно сыплется в деревянную мисочку и наполняет хату душистым запахом.
Весной и летом Векшу, бывало, и не заманишь в курную халупу. Все носится с такими же, как и сам, мальчуганами возле реки, на лугах, в пуще с утра до вечера, пока с Тетерева не начнет выбредать сивый туман, а из лесу не выступит густая тьма. Только когда проголодается, заглянет домой, схватит ломоть хлеба и снова айда куда глаза глядят. Да еще когда дождь грозовой хлынет, тогда опрометью мчит к хатенке, - надо же где-нибудь укрыться!
Забав у него в то время было немало. В игры разные играл, на качелях качался, по деревьям лазал, гнезда птичьи зорил, рыбу ловил, гадюк бил, за пчелами наблюдал, как они дань свою с цветов собирают. Места, бывало, собой не нагреет - такой непоседа!
Зато зимой приходилось отсиживаться в хатке. Скучно Векше без товарищей, без ясного солнышка, без неба высокого, без лугов зеленых. Только и радости - дедусевы рассказы. Уже поведал он внуку и про медведей, и про домовых, и про грозного бога Перуна, который с неба на землю стрелы огненные мечет.
Еще про богиню Дюдю (богиня зимы у восточных славян-язычников, жена Деда Мороза, властительница вьюги, метели) рассказывает.
"Когда птицы в Ирей улетают, - начинает неторопливо дедусь, подкинув в огонь полено, - а листья на деревьях спадают, приезжает она к нам с Морозом в кожухе медвежьем на рябых кобылицах. Стелет себе дороги ледяные по рекам и озерам, укрывает землю снегом, Потом выпускает из торбы своих духов нечистых - метель и вьюгу, и блуждают они у жилья, в двери громыхают, по кровлям скачут, людей будят, чтобы огонь сохраняли. А то выскочат в поле и там бесятся на приволье. Сама же в лес шествует - сыплет из рукава иней на деревья..."
"Разве лесовик ей не перечит?" - удивляется Векша, перестав крутить жернова.
"Что лесовику! Он еще с осени проваливается в землю и спит там". Векша, забыв, что ему нужно молоть, задумывается, долго сидит неподвижно. А старик тем временем дремлет. "А это правда, дедусь, что в лесу нельзя свистеть?" "Что говоришь?.." - просыпается дедусь и наставляет ухо к внучонку. "Правда ли, что в лесу нельзя свистеть?" "Эге, эге, правда. Разбудишь лесовика, он рассердится и натворит лиха: заманит в чащу и защекочет или в трясину заведет". И продолжает рассказывать, словно и не дремал: "Но все же лесовик добрый, если его не дразнить. Тогда он и зверя на ловцов гонит, и пчел заставляет мед носить смердам в ульи; может и недуг с человека снять. Только до подарков слишком охоч. Однажды шел я на ловы и положил ему на пенек краюху хлеба, солью посыпанную. Еще и отойти не успел, как слышу - кусты за мной шумят, ветки трещат сухие. Это он, хитрец, к пеньку крался! Переждал я чуток, вернулся - краюхи как не бывало".