Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни
Шрифт:
Девочка точно не поняла как всё разрядилось, но, уже через час она сидела на диване, в общей комнате, и смотрела на то, как мимо проходят ученики. Это было не плохо, всё как обычно. Девочка взглядом мерила всех, и думала о том, где её друзья.
– Алма, ты как? – она быстро повернула голову к Нику, садящемуся рядом.
– Всё в порядке. На самом деле лучше, чем я думала, – она легко откинула рукой назад свои рыжие локоны.
– А ты на что надеялась?
– Думала, что все будут относиться по-другому. Даже бояться, так, как
– Ты правда думала, что мы будем бояться тебя? – удивлённо и весело спросил Алекс, садясь с другой стороны от Алмы.
– На самом деле не много.
– Алампия, брось. Такого не будет, – Цеза тоже уже стояла рядом.
– Я рада, только просьба. Не надо так… официально, мне неуютно от этого.
– Как тогда?
– “Алма”, – в один голос ответили Алма и Ник.
Они посмеялись, поболтали, и девочке снова стало тепло. Потом, когда все поднялись, она заметила, что уже прошли все, кроме Стронция.
– Ну и где же он? – тихо спрашивала девочка у воздуха.
– Ты о ком?
– Да так. Ни о ком, Цез. Слушай, а танцев сегодня не будет.
– Нет, их на послезавтра перенесли.
– Отлично!
– Не то слово. Ты идёшь в душ?
– Нет. Я полгода не смотрела на «Алму» в зеркало, и что-то пока желанием не горю.
– Почему?
– Не знаю, но все эти заморочки с внешностью…
– О чём ты?
Алма посмотрела по сторонам, никого не было, и Ник с Александром уже ушли спать.
– Просто я вспоминаю всё, что мне пришлось исправлять в себе, от кожи до волос.
– Например.
– Например?! Только не говори, но логично, что я – русалка, у меня была чешуя. Потом моими предками были и лозокомоторы, от которых мне передалось самое противное – рост волос под водой, они отрастали метров на пять. И глаза… – тут Алма остановилась.
– Что глаза?
– Цвета противного.
– Аламп… Алма, не накручивай себя, ладно? Я в душ, а ты как хочешь.
– Хорошо, на всякий случай спокойной ночи.
– Спокойной, Марина, – по тону было слышно, что подруга специально съязвила.
– Цез!
– Ну хорошо, это был последний раз.
Ухмыльнувшись, Алма встала и проводила подругу взглядом. Но сама она никуда не ушла, в голове звучал интересный вопрос о Стронцие. Девочка вышла из главной комнаты, и медленно пошла по коридору, ловя любые, малейшие звуки. На ней были тёмно-синие легинсы, лимонная майка-алкоголичка, и поверх всего этого бурый кардиган чуть выше колен. Выходя, девочка наспех обула бежевые балетки, которые были настолько тонкие, что ноги быстро замёрзли. Но она всё равно шла вперёд, просто заведомо зная, куда идти. Кутаясь в хлопковый кардиган, девочка быстро достигла того самого, нужного коридора, и пошла по нему дальше, теперь уже целиком уверенная в своих догадках. Тихо поигрывала гитара, правда, словно напуганная, она смолкла, когда Алма была уже в трёх шагах от музыкального зала. Но это не остановило её, и дверь в зал
– Хорошо играешь, – тихо сказала Алма, заходя в зал, к маленькой сцене, к стулу, где сидел кукловод гитары, заставляющий её играть. И, который вздрогнул при этих словах.
– Что ты делаешь здесь? – спросил он, но девочка пропустила вопрос Стронция мимо ушей.
– Между прочим уже был отбой.
– Себе это скажите, Марина.
Такие наглые слова впервые прозвучали без издёвки, и от которых девочка замерла с учащённым сердцебиением.
– Что с тобой, Стронций? – спросила она, не понимая, что вопрос уже прозвучал не только в её голове, – Курт, что такое?
– Ты не поймёшь. Да ты и так не понимаешь, что она значит для меня, и это может просто показаться ерундой! – он быстро встал и подошёл к окну.
– И что теперь с ней?
– С ней всегда что-то… но… ты поняла о ком я?
– О Маргарите Стронций, ты о своей маме, – она понимала всё, что Курт испытывал при этих словах, и прекрасно знала, что ему просто нечего сказать, но она должна сказать что-то ему, – Тебе известно, что я знаю и то, что с ней может случиться, но разве ты боишься только этого?
– Нет.
– Это не моё дело, но чего ты боишься ещё? Разве потерять её не самое страшное?
– Я боюсь того, что она умрёт из-за меня.
– Что?
– Сегодня, когда я тонул. Что, думаешь, она чувствовала?
– Ты… ты единственный ребёнок в семье?
Оба говорили полушёпотом, едва слышно, медленно, обдумывая каждое слово, что бы не сказать лишнего.
– Да.
– Понятно, но почему же так? Если бы было двое, то, возможно, твоя мама не… ну ты понимаешь? Ей было бы ради кого жить.
– Это уже спасло раз. Не знаю, получилось бы во второй?
– То есть, это уже получилось раз?
– Она сильней, чем кажется. И, однажды, умирая, её заставила снова начать дышать одна мысль ребёнке, даже через боль. Но теперь это уже не должно повторяться.
– Но почему это снова и снова происходит?
– О чём ты?
– О том, что в Кохиле, она… ну, чуть ли не умерла.
– С чего ты взяла?
– Видела, – одними губами произнесла она, – но не переживай! Сейчас, ведь, всё хорошо.
Больше девочка не знала что сказать. Она подошла к окну, остановилась рядом с Куртом, и продолжила.
– Ты теперь общаешься со мной потому, что я оказалась Мариной? – это звучало больше как факт, чем вопрос.
– Нет. Потому, что я узнал какая ты.
– Какая же?
– Сильная, и готовая на очень многое, причём, даже ради моих родителей, а не своих.
– Да уж, – сказала девочка, до боли закусив нижнюю губу, подумав о своём поступке, – а раньше ты ненавидел рыжих. Хотя, некоторые наоборот. Например Радон Висмут, он же постоянно ссорился с Ником, и одно время, пока я была собой, у меня получалось как-то разнять их, а пока была Линой – никак.