Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни

Минцена Тоша

====== Флинт и Смог ======

Щёлкая пальцами в ритм недавно звучавшей музыки, и всё ещё подтанцовывая, Лина прошла по коридору и, с лёгким кружением, приземлилась на один из ряда стульев у стены. Запрокинув голову и глубоко вздохнув, она широко улыбнулась и посмотрела в окно напротив. Было чистейшее ночное небо 31 декабря. Колорит залов, классов и коридоров академии давно не был таким тёплым и нарядным. Танцы, устроенные в честь нового года ужасно понравились девочке, и сейчас, сидя вне зала, она пыталась отдышаться от быстрого танца и успокоить слегка покрасневшие щёки. Она была шикарна. Белокурые волосы, обычно прямые, девочка завила крупными локонами и собрала в конский хвост, что ужасно напоминало ей рыже-медную прическу Алмы. Но сейчас, она была Линой, и на её красивой фигуре идеально сидело медное платье (чем-то похожее на цвет её настоящих волос), оно облегало верх, и красивым колокольчиком расходилось к низу до длины: по колено. Туфли и прочие аксессуары цвета индиго интересно подходили под этот тёплый образ, добавляя того, чего так часто не хватает девочке – моря. Она ещё пару раз глубоко вдохнула, наслаждаясь духами, которыми недавно подушилась, и они были единственными, перебивающими остальные поддельные парфюмы той, оставшейся танцевать толпы. Те

самые Evendace, подаренные Титанией Грекнивер на день рождения, о котором она так смешанно вспоминала. Вспоминала те счастливые моменты, то, как пела для семьи, как сидела и праздновала с ними, и даже теперь, на расстоянии, Титания стала ей как семья, та самая, которую Алма так любила. Трое людей, которые стали первым её воспоминанием о том, кто она, и сейчас она вспомнила первый праздник победы. И только что девочке вспомнились танцующее под её пение эльфы. Снова понеслись танцы в голове, и, радуясь чему-то непонятному, она вскочила со стула, достаточно быстро пересекла коридор и вошла в полный музыки зал. Учащихся было не много, но оставшихся девочек было больше, и все рассредоточились по мальчикам и даже учителям. Лина ворвалась в танцующую толпу и закружилась в танце, так же, как и многие, одна. Здесь было душно в отличие от коридора, и дурно от сумасшедшего смешения духов и одеколонов. В полутёмном зале бегали цветные пятна света от двигающихся прожекторов, с потолка падали вырастающие по велению магии красные серпантины и глянцевые конфетти. Музыка переменилась. Начался медленный танец, в который девочка и не думала вмешиваться, поэтому отошла и замерла у стены, разглядывая безумные, крутящиеся пары. Её глаза в линзах коснулись интересной пары, на которую девочка начала смотреть, не отрываясь, и все, более удивляясь этому. Лерил, с греческим профилем, который Лина заметила только сейчас, в лиловом платье. Её каштановые, слегка потускневшие из-за возраста волосы были интересно собраны в пучок, а дальше распущенны, и спускались вниз. На лице была лёгкая улыбка, но глаза говорили гораздо больше, что и поразило девочку, так это монолог ярко-голубого взгляда. Одна её рука лежала в руке Эдварда Вольфрама, а другая на его плече. На директоре был тёмно-синий костюм, который девочка рассматривала не долго, что было весьма не свойственно Лине, но его лицо интересовало девочку больше. Такое доброе и строгое, его точёное лицо с лёгкой щетиной, сединой в волосах, всё выливалось в некое счастье, и это ещё умалчивая о подобном взгляде, таком взгляде, каким смотрела на него Лерил. Янтарные глаза улыбались каждый за себя, помимо всего остального. Девочке это показалось таким далёким, совершенно чуждым ей ощущениям, разве она испытывала что-то подобное? Возможно, один раз, но так давно, что это уже и не вспомнится, и скорее всего не воскреснет даже рядом с тем, же человеком, слишком быстро это пришло и прошло, так незаметно, что девочка толком не поняла, в какой момент чувств не стало. Да, и как можно понять, когда лишился, если и не сознал тот момент, в который нашёл. Тихо порадовавшись и удивившись, она продолжила осматривать зал своей слегка кружащейся головой. Очередная странная пара – Оливера Гелиа, такой обесцвеченный, по сравнению со всем миром, он кружился в паре с Эллис Аммоний, такой мягкой на лицо, яркой, словно фейерверк, он будто обретал цвета, а она – спокойствие в его колорите. И её приглушённое светло-серым костюмом ярко-зелёное платье казалось благородного цвета изумруда. Но это смотрелось не так необычно. Их глаза молчали. Чуть дальше девочка разглядела Ника, ровно танцующего с их одноклассницей Долли Иридий. Это была достаточно милая и тихая девочка, с чёрным каре и косой чёлкой. Алме она напоминала чем-то гота, хотя и не относилась к этой культуре, а просто любила чёрный, и часто носила такого цвета одежду. И Алма никогда не заостряла внимание на этой тихой художнице, сейчас тоже особо не стала. Молча отвернувшись, она слегка наклонилась, оправляя платье. В тот момент, когда она выпрямилась в изящную осанку перед глазами застыло светлое, и цветное от прожекторов лицо Стронция. Вздрогнув от неожиданности, девочка вцепилась в него квадратными глазами, и осмотрела серый костюм, белоснежную рубашку… «Ну и зачем же он подошёл? Неужели всё-таки пригласит?! О чём я только думаю!?!?!». Вспоминая последние события, то есть тот их завал на складе шесть дней назад, девочка испытывала к Стронцию холод и надменность. Именно эти качества проявлялись в последние дни во взгляде, которым она одаривала мальчика каждый раз в классе, к зале, при малейшей встрече. И что теперь?

– Ангелина, мне надо с тобой поговорить, – когда Курт произносил её имя, она снова невольно вздрогнула.

– Выйдем в коридор? – коротко спросила девочка, едва приподняв бровь.

– Нет.

Белая рука с длинными пальцами легко поднялась, и протянулась к Лине. Не до конца понимая, что же всё-таки делает, она аккуратно, будто с опаской положила свою руку в его. Они начали кружиться в такт музыке, и по истечению минуты она заговорила первая.

– О чём ты хотел поговорить?

– Договорить о том, о чём мы начали на складе.

– Слушай, не начинай, – почти молящие глаза уставились на него.

– Хорошо, я не буду начинать оскорбления и всё остальное, но…

– Подожди-ка, – сказала девочка с улыбкой, и слегка прикусив нижнюю губу, – такое чувство, что это всё говоришь не ты. Без оскорблений? Боже, это совсем не ты, Стронций.

– Если хочешь, могу и с ними, Лина.

– Лина? С каких пор по имени?

– С тех самых, когда твоя фамилия стала противна до того, что её не хочется произносить.

– Нет, – протянула Ангелина, – это всё же ты. Хоть мне и неохота этого делать, но ты, же от меня не отстанешь, пока не скажу, откуда знаю о твоей привязанности к маме?

– Да, не отстану. А теперь я слушаю.

– Ну, хорошо. Мне однажды посчастливилось познакомиться с Титанией Грекнивер, это она мне всё рассказала.

– Откуда? Как? Где ты с ней познакомилась?

– Я думаю, что это уже моё личное прошлое, хотя его и без того «слишком много», но рассказывать, и тем самым делиться им, я не собираюсь.

– Двенадцать лет разве «много»? А, ну да, конечно же, это – «слишком много» прошлого.

– Может, закончим? – неуверенно, но не зло спросила Лина.

– Разговор?

– Нет… танец.

Они замерли, но продолжали стоять в тех же позах: правая рука девочки в левой Стронция, его правая рука на её талии, а Лина всё так, же держала его за плечо. Ещё немного… музыка прекратилась.

Алма резко убрала руки и отшагнула от Курта, наспех сказав «пока».

– Подожди, так как ты могла познакомиться с ней? Где?

– Это тебя не касается. Я сказала то, что имело к тебе отношение, то, что знаю о твоей матери, а остальное уже – ма ингрито дэлит.

– Баринский язык?

– Ты его хоть немного знаешь? – с таким сарказмом спросила Алма, которую уже начинал злить этот разговор

– А это уже ма дэлит.

– Хм… как угодно, твоё дело, так твоё. Прощерэ, – это было последнее слово девочки «прощай».

После этого она думала, что пойдёт в корпус, и на этом кончится её новый год, но нет, только отойдя от Курта, она снова легко закружилась в танце. Алма запомнила этот новый год, но каждый раз вспоминала, что запомнила его в большей степени по разговору с Куртом, а уже после этого по танцам и столу с мандаринами. Дни бежали неумолимо быстро…

– Сколько уже времени?!

– Полдевятого. Лина, зачем ты так рано рвёшься.

– Открытый день, между прочим, начался в восемь!

– Да все родители не появятся здесь раньше десяти, как в прошлом году.

– Да ну, – с сомнением отозвалась она.

Алма с Ником стояли на готическом крыльце академии, и, пока девочка нервно расхаживала из стороны в сторону, мальчик наблюдал за искрящимся снегом. Целью такого раннего прихода сюда для Алмы стало желание убедиться, что придут те, кого бы она очень хотела увидеть, и точно не придёт тот, кого ей встречать не хотелось.

– Эх, – сквозь зубы выдохнула девочка и, подпрыгнув, уселась на широкие перила.

– Лин, нам тут действительно нечего делать так рано. Пойдём назад.

– Ну, ладно! – слегка похрипев, ответила девочка.

Они вошли, Ник прошёл дальше, а Алма остановилась.

– Ты не идёшь?

– Ступай один, я погуляю.

Застегнув зимнюю парку, девочка вышла на улицу. Идя по зиме, она не особо замечала, что происходит вокруг, а просто наслаждалась белёсой корой деревьев, стоящих в инее, чьи переплёты тонких веток походили на паутинки, а падающие с неба крупные снежинки – белые мухи, запутывающиеся в них. Так ничего другого, не замечая, она дошла до знакомой, небольшой двери в стене, и по старой памяти вышла в садик при педагогическом корпусе. Она понимала, что теперь уже нельзя этого делать, но её вывело из одного гипноза и заманило в другой одно единственное чувство зова, которое вило из неё верёвки уже второй раз. Не смотря на весь свет утра, гарпия всё же сияла ярче, та же самая, такие же запахи моря и отголоски протяжного пения. Она сидела на одном из ровных, полысевших на зиму деревьев, и вмиг вспорхнула. Перелетая, гарпия оглянулась на девочку, бежавшею за ней, но этот бег был не долгим, птица быстро приземлилась на спинку одной из четырёх лавок. Алма подбежала к ней, но та вспыхнула и исчезла густым воздухом. Только сейчас девочка заметила на заледеневшем сиденье открытую, толстую книгу. Большие буквы в название гласили «Пэни». Осмотревшись по сторонам, она подняла книгу с её замёрзшими страницами, которые уже на уголках покрылись инеем. Так же, не присаживаясь, она начала читать глазами рукописные записи о «Пэни». «Пэни – одно из самых сильных болевых заклинаний. Появилось, и впервые использовалось в тринадцатом веке Пелагией Лакмус, известной странствующей магиней-католией. Особенности заклинания содержаться в самом, непосредственном его призыве. Так, как Пэни является болевым заклинанием, а боль, опять же по доказательству Пелагии Лакмус, по своим свойствам схожа с энергией, то исполнитель должен вспомнить, а не придумать боль…» Алма остановилась в чтении. И подумала о смысле последних слов «…боль, опять же по доказательству Пелагии Лакмус, по своим свойствам схожа с энергией…», ещё немного поразмыслив, Алма приблизительно поняла суть, состоящую в том, что энергия никуда не уходит, и не появляется из ниоткуда, а перерастает из одного своего вида в другой. Соответственно, человек, пользующийся этим заклинанием должен вспомнить ту боль, которую испытал сам на себе лично, и после того, как этими воспоминаниями причинит мучения себе, сможет выбросить, отпустить боль. Поняв смысл, она продолжила. «…при подготовке заклинания (скопления готовой вырваться боли), наблюдаются следующие признаки, почернение кожи, схожее с обугливанием, и слезящиеся глаза. Особую сложность доставляет сам процесс вырывания боль наружу. Человек может вспомнить боль, та скопиться в нём, но, не сумев выпустить её, он сам умрёт. Чаще всего помогают выпустить эту магию какие-то действия или слова совершающиеся искренне. Так же эта магия классифицируется по типу боли и силе. Она вырывается из человека резким дымом, и размеры боли можно оценить по выросшей в небе/помещении туче, и, при особых стараниях использования силы, боль приобретает форму и характер любого живого существа. Это может быть как не любимый, так и привилегированный зверь, рыба, птица. (Существо/обычный сноп дыма) может вести себя агрессивно не только по отношению к врагам, но и к друзьям, и к родным. По типу болевое заклинание, как и сама боль, разделяется на два потока: приносимая другому, и пришедшая к тебе самому; потом каждая делиться ещё на два вида физическая, и внутренняя. Это не может никак не отражаться на внешнем виде магии, хотя сути своей Пэни не меняет, врагу больно, но по-разному. Рассматриваются случаи:

1. Если человеку было больно физически, то дым будет кислотно-бирюзовым.

2. Если человек приносил кому-то физическую боль, то дым белый.

3. Если человеку было больно внутренне, то дым серый.

4. Если человек причинил внутреннюю боль, то дым по цвету, как лава.

Отозвать заклинание, можно только втянув боль назад в себе, то есть дотронуться до этой боли. Эта магия используется достаточно редко, так, как вызывает неприятные болевые чувства в первую очередь у того, кто её вызывает, и вряд ли найдутся люди, способные самовольно захотеть вспоминать боль. Последнее использование данной магии было зарегистрировано последний раз в подводном городе Уэльне, малоизвестным магом Флинтом Венгрием…»

– Интересно?

Алма резко подняла голову. Перед ней стоял Эдвард Вольфрам и смотрел перед собой такими чистыми, золотыми глазами.

– Вполне. Это вы оставили книгу здесь?

– Да, я отошёл ненадолго.

– И ещё, я, наверное, не должна сюда заходить, уже как учащаяся.

– Ты можешь.

– А Ник?

– Думаю тоже, но у тебя привилегий больше.

– Почему?

– Как-никак твоя прабабушка всё-таки основала эту академию.

– А, – протянула Алма, возвращая книгу на лавку, – то есть это исходя из ТАКИХ соображений. Но я думала, что Николас, как родственник может навещать свою тётю, и не менее привилегирован.