Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни
Шрифт:
– Я не вижу. Я люблю тебя, дядя. Хочу увидеть, но не могу, потому что не верю. Всё не может быть правдой. Я сейчас лежу здесь. На поле. Одна. И никого нет, тебя тоже. Я не вижу тебя…
Выражая на лице ошеломление, Доэлнор сел на край кровати и наклонился к ней. Его руки в многократном наслоении атласных рукавов, легко приподняли её, и пальцы сцепились за спиной Алмы, тем самым заключая её в такие мягкие и нужные сейчас объятия.
– ноя здесь, дорогая, поверь.
Девочка запрокинула шею назад, голова Доэлнора опустилась её на плечо. И, через их плащи, огромное количество слоёв ткани, девочка услышала и ясно почувствовала, с какой скоростью билось его сердце.
– Всё в порядке… – сказала она себе, словно успокаивая, – Я даже не думала о том, что это возможно.
– С каких пор ты пессимист? – он отпустил её и просто сел рядом, она тоже поднялась, и откинулась спиной на изголовье кровати.
– С недавних, и…
– Это всё твоя мать, она сказала, где ты. Её вызвала ты?
– Неуверенна. Я успела сказать только «Lithium», а этого, разве, достаточно?
– Я не знаю, но мне это уже не так важно.
– Думаю, что мне тоже. А теперь я могу вставать, погулять?
– Да, только не бегать, кровь не восстановлена, может быть, головокружение и слабость.
– Это ничего, тогда я пойду, прогуляюсь?
– Иди, посмотри, как теперь выглядит город.
– Что с ним?
– Ничего, местами образовались руины, но всё восстановлено просто в рекордное время – спасибо Глафнегу.
– Он здесь?!
– Нет… пока, но должен заглянуть в конце июля.
– Знаете, Владыка Доэлнор, я поняла, что порою, после того, как меня называют умной, я начинаю вести себя как дура, – она мило улыбнулась, и, не дожидаясь реакции дяди, продолжила, – просто в самый последний день мая я озвучила план на лето, а теперь смотрю на всё, и вижу, как сильно ошибалась. Разве в мои планы могло войти попадание к рудокопам? То, что я буду работать у них кузнецом около недели!? – Алма сама чуть ли не смеялась от своих слов.
– Что? – удивлённый тон Доэлнора вывел девочку из погружения в прошлое, и она вспомнила то, что он ничего не знает. Коротко рассказав ему всё, добавила, – но, меня это постоянно волновало, с тех пор, как меня впервые так назвали… Кто такие делоу?
– Алма… – он остановился, просто не зная, что сказать, будто решая: врать или говорить правду? Остановившись на чём-то в своей голове, он завершил фразу, – я слушал о делоу, но никогда не знал кто это такие.
Рука девочки потянулась вверх, желание узнать правду зашкаливало, и она была готова снова снять линзы, что бы выяснить всё, но какое-то чувство внутри сказало ей то, что она сама не осмеливалась сказать себе – «нет». И изменив направление, музыкальные пальцы девочки, приняв изящную позицию, потёрли ключицу средним пальцем, а потом вновь опустились на белоснежное одеяло.
– Дядя, я… – она остановилась, задумавшись о том, стоит ли говорить это, хотя в голове понимала, что он должен знать, но нужно ли ему это. Проверить не позволяла та же голова, что и умоляла спросить его об этом, но она выбрала не спросить, а сказать, – я очень-очень скучала, Доэлнор, так сильно, что уже не могу поверить, до сих пор для меня всё просто тёплый сон, – она тихо улыбнулась.
– Считай это сном – там всегда всё хорошо, потом будет приятнее осознавать, что это жизнь.… И я тоже скучал по тебе. Когда ты сломала лёд, я просто не знал что делать.
– Со мной ничего бы не случилось, вода – моя стихия. Теперь я всё помню, всё знаю, и ничего не забуду, – голос резко похолодел, а глаза, словно стали ярче вместе с линзами.
– И помнишь кто ты?
– Да. И помню маму, и себя, Алму Уэльсу… только можно кое-что уточнить?
– Что именно?
– Мне интересно насчёт родства. Моя мать – ваша сестра, но Глафнег он…
– Нет, милая, там получилось так, что у нас с Бейрой одна мать, разные отцы. Она была первым ребёнком Жалис, а потом она сошлась с моим отцом, наследным правителем.
– Теперь всё на местах, и мне так проще,… но не до конца… – её только что осенил этот вопрос, о котором она совершенно не думала раньше, – дядя! Где Жалис? Она же не умерла?
– Я не знаю где она.
– Но она жива.
– Да, но покинула воду из-за болезни Лития.
– Её уж я знаю.… Имею в виду болезнь, – невесело улыбнувшись, Алма вспомнила открытый день, урок химии, физ-ры, а главное то, как эта физ-ра закончилась! На этом диалог прервался. Болезнь лития заключалась в том, что русалка не могла больше жить в воде, получала от неё ожоги, горела в ней, умирала…
Девочка сидела в той самой кровати, в родной комнате, в знакомом замке, у родного дяди, и разве можно было ещё чего-то хотеть? Для Алмы, безусловно, ещё Глафнегу, маму, и… нет, папы с неё хватало. Достаточно было и тех разов, которые он приходил к ней, когда она уже была в памяти, после тех раз девочка поняла – разговор, очень мягко говоря, не клеится совсем, и больше экспериментов с этими встречами Алме ставить не хотелось. Тут она подумала, что самая последняя была не такая уж и плохая, хотя, в голове, существовали сомнения о реальности этой встречи, но баланс хорошего и плохого, в ней самой, всё же, нормализовался, придя в равновесие. Она поднялась, и даже не знала, радоваться ли тому, что чувствует себя невероятно лёгкой? Но девочка передёрнула
– Владыка Доэлнор…
– Да?
– У вас много дел?
– Ну, не так что бы очень…
– Это ужасный вопрос, но можно попробовать разобраться в политических делах. Не я одна, – быстро добавила она, – только под вашим контролем, и просто помочь, возможно, да и самой вникнуть не мешало бы…
– Ты ещё спрашиваешь? – с сарказмом приподнял бровь Доэлнор, – пойдём. …Но ты, же собиралась.
– Уже не хочу гулять, хочу провести время с пользой, и с вами.
– Тогда какой отраслью займёмся первой?
– Судебной.
– С самой сложной решила начать.
– Ожидание смерти хуже, чем сама смерть. А потом, думаю, исполнительную и законодательную.
– Не ищешь лёгких путей.
– Хм, жизненно!
Весь день она провела за бумагами, и только сейчас поняла насколько интереснее с ними возиться, когда есть наглядный пример и цель. В кабинете у Доэлнора, надо добавить «в большом кабинете», стоял макет, такой интересный и искусный, что девочка первое время не могла оторваться от него. Алма задумалась над тем, что это напоминало большую шахматную доску, и в голову пришло странное сравнение политики с этой игрой. Разве и там, и там, не надо просчитывать на несколько ходов вперёд, что бы заранее узнавать продуктивность какой-либо реформы, или просто действия? Люди – фигуры. И ведь правда есть более сильные из них, а кто-то слабей, но слабых, обычных рабочих, больше, чем элиты, мажоров, или аристократии. Единственные два отличия разделяли доску с окружающим миром – игроков больше, и ставки гораздо выше. До конца разобравшись со всеми делами, Алма не могла не заметить восторга в глаза дяди, и, придя к себе в комнату, один раз подпрыгнула на месте, слегка визгнув от радости. Время действительно прошло замечательно, и обед принесли прямо в кабинет, тот самый, от которого Алма уже отвыкла, живя сама по себе и под землёй. Там интересно готовили корни, неизвестных ей доныне растений, а воду давали только по расписанию, не больше положенного в день. На этом же обеде был суп, грибной, который Алма любила до сих пор, потом разные жареные овощи, и на десерт тот самый кофе… Сейчас она вернулась уже с ужина, который составили одни фрукты. В руках крепко сжимала книгу, впервые, за общую сумму времени здесь, не про политику. Это была ещё одна книга стихов, та которую подарил Ник, уже прочитана наизусть, и лежала в её сумке, здесь, в комнате, на банкетке. Алма легко приземлилась в кресло, которое словно было создано для её изящного, змеиного тела. И сидя в нём, она быстро наколдовала себе свитер с длинными рукавами и джинсы. Теперь можно было открывать книгу и уходит в тот мир, не боясь того, что замёрзнешь в этом, и случайно этого сама не заметишь. Медленно втягиваясь в давно забытый мир нереальности, девочка понимала, насколько больше любит его. Всё то, что происходит здесь, многие спешат назвать фантастикой, на самом деле же, это чья реальность, и настолько больная, что кажется слишком ощутимой, чрезмерно близкой к «живому», тому, что скрыто в каждом существе «нереального мира». Впервые Алма так задумалась о других мирах. Она и раньше слышала об этом. Иллювиатра, таковой, по словам Кальек Бейры она являлась, но всё не то! Она не чувствовала связи с чем-то другим, не видела ничего, кроме этого диска-мира, не имеющего границ только на первый взгляд обычного человека, однако, и Алма, иллювиатра, не видела его. Уже задумавшись об этом, она подняла глаза к сводчатому потолку, а книга перемешала страницы, которые уже не держались в расслабленных тонких пальцах. Алме ужасно захотелось в другой мир, и узнать что же там. Там, где всё по-другому, совершенно. А может ей так просто кажется, и миры похожи один на другой? Девочка смяла в одно всё своё огромно воображение, и представила металлических людей, которые могут шевелить своим телом как угодно, будто железо – ткань, и изгибы, подобные змеиным – просто повседневная ерунда для тех жителей. Она уже, закрыв глаза, почти могла дотронуться до созданий, которые сотворила сама, просто отсекая лишнее из общего сгустка воображения. Как, всё-таки, странно! Она могла вообразить в своей голове всё что угодно, любой нереальный мир, забитый тем, что так несвойственно измерению, в котором живёт она. Но, не смотря на всё своё воображение, она никак не могла додуматься создать мир, в котором отсутствовала магия. Такого она не представляла. Раскинувшись на кровати почти по форме морской звезды, она медленно утонула в раздумьях. Немного сопротивляясь, она всё же сдалась, и окончательно уснула. Почти не заметила, как прошла ночь. Сон, увиденный девочкой, был очень странным и слишком быстрым, что бы длиться столько, сколько она спала. Там был Глафнег. Алма подошла к нему, точнее пыталась это сделать, но не шагала, а только проскальзывала шаги, оставаясь на месте. Маг смотрел за спину девочке, просто не замечая, внучки, и она не предавала этому значения, пока он не махнул кому-то рукой и не крикнут.