Величайшая Марина: -273 градуса прошлой жизни

Минцена Тоша

Она многое не любила, даже если нравилась людям, то всё равно очень трудно было понравиться ей, именно потому, что она не любила так много. Ненависть у неё возникала не так часто как неприязнь. И была только к двум предметам: к себе, и к качеству, которое порою видела – это предательство. В него входило многое, и даже, в её понятии, это людское действие было плотно связанно с трусостью. Сейчас же она ощущала первое. Это чувство своей неполноценности давило, и неспособность помочь Глафнегу и друзьям в том, что ей в принципе по силам, но невозможно из-за какой-то ошибки в ней, заставляло думать о самой себе не в лучшем свете. Это значило, что она не более чем бесполезна. Ещё сильнее её пробили слёзы после того, как она ничем не смогла помочь отряду, даже перебрав по два

раза все сводки… Оказавшись в комнате, она упала спиной на мягкую кровать. Уже знакомый и приевшийся вид окружал её. Те же стены, сводчатый потолок, малое наличие мебели: только шкаф, рядом туалетный столик, широкая кровать с пологом, прикроватная тумбочка, низкое кресло с высокой спиной и плед, который Алма считала как мебель из-за его неотъемлемости от комнаты, но теперь она не видела всего этого. Глаза залила влага, мешающая видеть всё в деталях, и знакомый интерьер предстал перед ней размазанными пятнами, что окончательно взбесило её. Ведь бывает такое, что злит любая мелочь. Резким движением, рука, стёрла солёную жидкость, собравшуюся в глазах. Ещё до того, как она снова начала сбивать взгляд с привычного виденья, Алма повернула голову. Действительно, раздражало всё: от складок на пледе, до не оторванного листка календаря – единственного, что висело на стене в этой комнате. На серо-желтом листике красивыми буквами было выведено название вчерашнего дня «Суббота». Вскочив, уже не вспоминая о слёзах, текущих по щекам, девочка быстро сорвала лист, затем, и так зная, что её здесь ждёт, всё равно прочитала шёпотом:

– Воскресенье.

Глаза жутко жгли и болели, как обычно после плача, рвались на части, и наружу вместе со слезами. Туго и истерично вздыхая, Алма, всё-таки, успокоилась. Стало легче. Правда, легче. Уставшая после борьбы девочка выдохнула, осознавая, что редкостный случай, когда она встречает сильного противника, понимает силу, но не боится. Сильная, Алма не боялась себе так, как другие, хотя и считала монстром. Постоянно споря с собой же, она побеждала, как и сейчас. Что ёкнуло в ней, а с губ невидимыми каплями сошли слова «Мне надо поговорить с ним!», и, словно слыша голос, девочка легко вышла на балкон. За пределами комнаты миром играло солнце, но уже вечернее, оно всему миру предало облик золота и меди, так что даже всецветные глаза Алмы приобрели только тёплые, золотистые тона. Но девочка не захотела обращать внимание на эту роскошную шутку природы, совсем не захотела. Она по обычаю спрыгнула вниз, распустила вороные крылья, которые надулись словно парашют, и, обращая застоявшийся тёплый воздух в вихрь, полетела за реку. Она знала как это далеко, однако, достигла места за пятнадцать минут, и эта площадь стала единственной часть земли, которую покрыла ультрамариновая тень от ближнего, косого склона. Мягкая трава посинела, словно в инее, и была не такой сверкающей, как та, на свету, но именно она больше нравилась Алме холодом. Теперь, уже стоя в тени, которая ясно говорила «Если пришла, то не уйдёшь, пока не поговоришь», девочка почувствовала у себя в животе ледовитое чувство, тяжелеющее и опускающее её вниз – страх. Как странно. Этого не было раньше. Девочка представила, что сейчас, откуда угодно, может выйти чёрный маг и убить её, любой, кроме Аргона, и тогда она уже будет его жертвой, «А разве мне есть разница, что дальше будет со мной? Когда дух покинет тело, я разве продолжу волноваться о такой ерунде, вроде: что происходит сейчас с моими останками?». Ещё немного подумав, она пришла к выводу, что пока она ещё здесь – да, ей будет не наплевать, и будет страшно! Что бы успокоиться сейчас, она быстро-быстро зашептала себе:

– Страх только в моём сознании, но он снова и снова завладевает волей, сковывает тело, но это ничего не меняет. Он только в моей голове!

Прошло несколько минут, в которые нельзя было сказать, что страха стало меньше, но он и не вырос, а тот, что был, присмирел, и Алма была голова поклясться в полном самоконтроле, и главное, что находиться сейчас здесь не напрасно. Он звал её, и она послушалась.

– И где же ты!? – зло спросила Алма. Даже не зная, как обращаться к нему.

–

А повежливее никак? – с насмешливой издёвкой сказал барханный голос. Аргон стал единственный обладателем такого голоса во всём мире, и только такой голос мог быть у него, никакого иного, поэтому он был плохой актёр.

– Я даже не знаю, как вообще с тобой теперь разговаривать.

– Для начала, может, поздороваешься?

– Нет. Спасибо. Здравствуй, – быстро перебрала Алма, отвечая всеми словами на один вопрос.

– Гениально, – слово было растянуто и пропитано сарказмом.

– Сама знаю. А теперь можешь ответить мне на вопрос: тогда, в лесу, в самом начале каникул, ты стоял ночью рядом со мной?

– Что за бред? – ухмыляясь, ответил он, – думаю, нет, хотя не уверен.

– Хорошо, тогда дальше. Я могла вызвать маму, назвав только её имя?

– Однозначно нет, – он отклонился, и легко прильнул спиной к стволу дерево, вальяжно и без интереса смотря на девочку, и только она могла понять, что это не так. Он был глубоко заинтересован ходом её мыслей, путём развития диалога и результатом.

– Кто тогда её вызвал? – продолжила Алма холодно, набирая темп задавания вопросов.

– Понятия не имею.

– А может это ты?

– Я не пою… и не интересуюсь этим.

– Что это была за пауза? – ещё быстрее спросила девочка.

– Бездумно отвечают идиоты.

– Ладно, а почему ты себя так ведёшь?

– Как так?

– Я же знаю твою сущность. Одна тень, какая-то ненависть и презрение ко многим окружающим.

– Почему же ко многим? Ко всем.

– Хорошо. Я знаю, ничто, кроме тебя самого, не заставляет делать всё это. Убивать – средство защиты, в редких случаях хобби. Так?

– Так.

– Это всё понятно. Но вот вопрос, если ты уже настолько лишён морали, то, что, же можёт заставить тебя наоборот стать добрым.

– Ничто.

– Врёшь! Сколько раз была возможность убить меня?! Хоть в самый первый день моего беспамятства! Я была лёгкой жертвой… слабая, не помнящая даже того, что умею колдовать! Почему не убил?!

– Не люблю лёгких добыч.

– Даже не знаю к чему это отнести, к моральным качествам, принципам, или самоуверенности.

– Ничего не мешает объединить все три варианта.

– Какой же ты всё-таки!

– Кто?!

– Явно не тот, кто мне нужен. Хотя не знаю,… раньше же ты хоть не пытался меня убить.

– Я всегда мог это сделать.

– Сделай сейчас! Зачем же ждать?!

По выражению лица мага было ясно, что он не желает.

– Не можешь! Ты просто не можешь!!! – крикнула Алма, а потом, напоминая себе себя в минуты истерик, немного запрокинула голову, обращаясь лицом к небесной лазури, засмеялась в голос, но не более чем пару секунд, потом снова вернулась к гробовому лицу и прохладному тону.

– Из тебя может ещё получиться хорошая тёмная магиня, – ответил он достаточно спокойно для того, что творилось у него внутри после слов девочки.

– Выбирай, либо ты убиваешь меня, либо продолжаешь обучать терпеть боль.

Да. Ни кто иной, как Аргон, научил её этому. Смогла бы она так спокойно порезать себя ради свободы, ради того, что бы просто увидеть родных и сказать дяде «доброе утро»? Думаю, нет. Смогла бы она выиграть схватку с драконьим всадником, если бы тогда не пересилила судороги в крыльях и не сконцентрировалась на магии?! Ответ тот же.

– Не думаю, что ты готова, – слишком мягко, но какой-то безразличный тон.

– Это разве тебе решать? Так не годиться, – прохладно ответила Алма, – либо ты помогаешь мне заново научиться терпеть боль, что бы могла жить, либо лишаешь жизни.

– В чём смысл?

– В том, что только один факт: если ты, меня не научишь жить, то убей.

– Я не обязан помогать тебе. С чего вдруг?

– Ты ещё спрашиваешь? – она широко раскрыла глаза, но не более, тон не поменялся.

– Прощай.

Коротко ответил маг и отвернулся от девочки. Гордая походка, крепкое телосложение, высокая фигура, целиком облачённая в черную одежду без просветов, ярко-голубые глаза, которые ещё только что смотрели на неё, всё удалялтсь.