Величайшие звезды Голливуда Мэрилин Монро и Одри Хепберн
Шрифт:
Свежесть, энергия, очарование и безыскусность Одри покорили зрителей. Уайлер везде называл Одри третьим, после Греты Гарбо и Ингрид Бергман, чудом киногеничности. За роль принцессы Анны Одри Хепберн — неопытная и неумелая — получила «Золотой глобус» и премию BAFTA, а в марте 1954 года ей вручили «Оскар», в битве за который она обошла Лесли Карон, Дебору Керр и саму Аву Гарднер, номинировавшуюся за роль в «Могамбо» — одну из лучших в ее карьере.
Стиль Одри в фильме, созданный костюмером Эдит Хед — темная юбка, мужская рубашка, перехваченная в талии широким ремнем (талия у Одри была всего 50 сантиметров!), носки под туфли на низком каблуке, — на несколько лет стал эталоном для модниц по всему миру. А стрижка «гамен» — «под Хепберн» — оставалась на пике популярности несколько десятилетий. Не зря режиссер Уильям Уайлер похвалялся в интервью: «Я знал, что очень скоро весь мир влюбится в нее!» И даже Джин Симмонз, которой не досталась эта роль, позвонила Одри и призналась: «Я только что посмотрела „Римские каникулы“. Раньше я готова была вас ненавидеть, но теперь хочу сказать, что никогда бы не сумела сыграть эту роль так хорошо. Вы были просто превосходны». Джин Симмонз
Всего через десять дней после премьеры фильма портрет Одри в роли принцессы Анны оказался на обложке журнала The Times— случай уникальный для начинающей актрисы. Под портретом, нарисованным художником Борисом Шаляпиным (кстати, сыном великого оперного певца), красовался слоган: «За блеском фальшивых камней сияние бриллианта». И хотя на портрете Одри выглядела в полтора раза старше своих двадцати четырех лет, ее портрет поклонники, еще даже не видевшие фильма, вешали на стену рядом с классическими pin-up-картинками. В статье Одри расточались цветистые комплименты: «Среди блеска фальшивых камней фантазии „Римских каникул“ новая звезда студии „Парамаунт“ излучает сияние превосходно ограненного бриллианта. (Говорят, сама Одри лишь заметила: „Вот уж не думала, что с таким лицом, как у меня, можно появиться на страницах журнала“.) Капризность, надменность и внезапное раскаяние, радость, протест и усталость сменяют друг друга с невероятной быстротой на ее подвижном лице подростка». Другой журнал — The Life— разместил целую подборку фотографий новой звезды с комментариями: «Что является источником очарования Одри? Она не поддается никаким определениям. Она одновременно и девчонка-сорванец, и светская дама. Она обезоруживает своей простотой и дружелюбием и в то же время странной отстраненностью».
Студия усиленно вкладывала деньги в раскрутку своей новой звезды: еще до окончания съемок «Римских каникул» Одри была предложена новая роль в кинокомедии «Сабрина», где она должна была снова играть Золушку, на этот раз настоящую: дочку шофера, покорившую сердце миллионера.
Вместе с Одри снимались Хамфри Богарт, прославившийся в «Касабланке», и Уильям Холден; режиссером был Билли Уайлдер. По воспоминаниям участников, съемки напоминали кошмар: Эрнест Леман, один из авторов сценария, называл месяцы работы над картиной «самой жуткой порой в своей жизни». Сценарий переписывался накануне съемок, и актерам приходилось учить текст по дороге на съемочную площадку, что совершенно не способствовало ни спокойствию на площадке, ни качеству отснятого материала. «Билли снимал днем, — вспоминал Леман, — а писал и переписывал ночью. Это был мучительный, отчаянный труд, и подчас наше здоровье не выдерживало». К тому же Хамфри Богарт оказался совсем не таким романтическим героем, каким представал на киноэкране: желчный, раздражительный, требовательный, безжалостный и к чужим недостаткам, и к своим слабостям, — он был недоволен и тем, что его призвали играть в комедии, которые он не любил, и тем, что его кандидатура была не первой — сначала на роль планировался Кэри Грант, но тот по неясным причинам отказался. Богарт взъелся на Одри с первого дня съемок, обвиняя ее в неопытности и в том, что ей уделяется слишком много внимания, — правда, потом, по словам биографов, они помирились и заканчивали работу в полном согласии. Позже Одри признавалась: «Иногда именно так называемые „крутые парни“ на поверку оказываются самыми мягкосердечными, такими, как Богарт был со мной».
Но главным для Одри на площадке был не Богарт и не Уайлдер, относившийся к молодой актрисе с нежностью и трогательной заботой, а Уильям Холден, который играл мужчину, в которого была влюблена героиня Одри: уже через несколько недель после начала съемок всей группе стало ясно, что они не просто играют любовь. «Во время съемок „Сабрины“ у Одри и Холдена начался роман, — вспоминает Леман. — Не слишком шумный, но настоящий. Это нас удивило». Одри не выглядела девушкой, способной легкомысленно увлечься первым встречным, а Холден был грубоват и любил выпить, к тому же тогда состоял в браке с известной актрисой Брендой Маршалл и вообще был склонен заводить интрижки при любой возможности. Возможно, все эти качества напоминали Одри ее любимого отца, а может, ее просто притягивало то, что отличалось от ее собственной натуры, — кто знает. Она уже начала мечтать о свадьбе с Холденом, который увлекся всерьез и даже заговорил о разводе, но тут выяснилось, что он сделал себе вазектомию, опасаясь появления внебрачных отпрысков. Для Одри брак, обреченный на бездетность, был невозможен, как невозможны были и отношения вне брака, и они расстались. Позже Билли Уайлдер афористично подвел итог этого неудавшегося романа: «У обоих прекрасно сложилась карьера, но оба были совершенно несчастливы в личной жизни».
Помимо любовных разочарований и Билли Уайлдера, оставшегося одним из ее близких друзей, «Сабрина» принесла Одри еще одно знакомство, которое во многом определит всю ее дальнейшую жизнь, — Юбера де Живанши.
Хотя официально художником по костюмам «Сабрины» числилась Эдит Хед, на киностудии было решено, что парижские туалеты Сабрины должен делать настоящий французский кутюрье. Первоначально предполагалось обратиться к Кристобалю Баленсиаге, но тот работал над коллекцией и отказался. Тогда Одри предложила кандидатуру Живанши — с его творениями она познакомилась еще во время съемок «Мы едем в Монте-Карло». Живанши только что ушел от Эльзы Скиапарелли и основал собственное ателье.
Узнав о приходе «мисс Хепберн», Живанши ожидал увидеть Кэтрин; к слову сказать, она никогда не отличалась изысканностью в одежде. Однако на пороге ателье появилась Одри — стройная, элегантная, словно специально созданная для моделей Живанши. «Нежность в ее взгляде, ее изысканные манеры с первого же мгновения покорили меня», — позже вспоминал о том дне Живанши. Союз актрисы и кутюрье длился всю жизнь Одри; Живанши создал ее стиль, ее имидж, соединяющий сияние молодости, элегантность и изысканность. Его модели —
Кстати, Одри ничего не получала за то, что фактически являлась ходячей рекламой Дома Живанши, — даже платья после съемок ей приходилось выкупать за свои деньги. Но Одри была готова на это. Как это ни странно, она всю жизнь считала себя некрасивой, стеснялась своей худобы. А в нарядах от Живанши «гадкий утенок» расправлял крылья и чувствовал себя лебедем; Живанши дарил Одри уверенность в себе, в своих силах.
«Сабрина» имела шумный успех. Критика взахлеб хвалила Одри, ее непосредственность, необыкновенную красоту, обаяние. А она сама скорее боялась внимания прессы, чем любила: она была уверена в том, что совершенно не умеет играть, а к своей внешности относилась крайне критично. За роль в «Сабрине» Одри снова была номинирована на «Оскар» — однако из шести номинаций премию получила лишь официальный художник по костюмам картины Эдит Хед, несмотря на участие Живанши. Позже она заявляла, что не только сделала большую часть костюмов к фильму, но и переделывала те, что присылали из ателье Живанши. Что думал об этом сам кутюрье, так и осталось неизвестным.
Знавшие Одри в тот период вспоминают, что она жила очень замкнуто, предпочитая шумным тусовкам возможность побыть дома в одиночестве. «Я буду чувствовать себя совершенно счастливой, если проведу все время с субботнего вечера до утра понедельника у себя дома», — признавалась она в интервью The Life. Она много курила, ездила по окрестностям на велосипеде и часто лежала у бассейна — ни купаться, ни плавать она не любила после того, как в детстве чуть не утонула. «Когда мне было девять лет, в Голландии, купаясь в пруду, я запуталась в водорослях, — рассказывала Одри журналистам. — Тогда я совсем почти не умела плавать. Водоросли тянули меня вниз, а у меня оставалось все меньше и меньше сил. Я наглоталась воды, пытаясь выпутаться, и, пока не подоспела помощь, я думала, что утону. Даже сейчас я, проплыв совсем немного, чувствую возвращение той паники». Она ходила по улицам в завязанной на талии мужской рубашке и узких брючках, туфлях без каблука и почти без макияжа. Однако постепенно жизнь Голливуда затягивала ее — во многом потому, что это помогало ей забыть о боли расставания с Холденом. На одной из вечеринок Грегори Пек познакомил ее с Мелом Феррером: это был известный актер, на двенадцать лет старше Одри, интеллектуал и спортсмен, с которым у Одри оказалось очень много общего — от танцевального прошлого и знания иностранных языков до сильной воли и любви к собакам. Неудивительно, что Одри моментально попала под его обаяние. Он был не только красив, амбициозен и образован, но и талантлив во многом — режиссер, автор детских книг, актер, танцовщик; его неимоверная активность во всем поражала. Активен он был и в личной жизни: помимо постоянных романов, Феррер был трижды женат, причем два раза — на одной и той же женщине, скульпторше Фрэнсис Пилчард. У него было четверо детей и неимоверное количество знакомых в любом уголке земного шара. Его биограф Чарльз ван Дейзен писал о нем: «Как режиссер Мел вызывал головокружение у коллег своими акробатическими кульбитами; как актер повергал их в гнев. Его страсть к телефонным звонкам была похлеще, чем у подростка, а в ночных клубах он всегда находил какого-нибудь знакомого, которому приветственно махал рукой».
Феррер увидел в Одри не только прекрасную женщину, но и способ реализовать свои амбиции: вспыхнувшее между ними чувство он решил проверить совместной работой, предложив Одри роль в постановке пьесы французского драматурга Жана Жираду «Ундина». Одри должна была сыграть русалку, которая влюбляется в рыцаря, а потом гибнет, не вынеся его предательства. Эта роль как нельзя лучше подходила Одри с ее волшебной красотой и сказочным обаянием. Рыцаря, естественно, должен был играть сам Мел. Ради пьесы Одри переехала в Нью-Йорк и все силы отдала репетициям: она не только до мельчайших подробностей продумала свой грим — голубовато-белое лицо, позолоченные кончики ушей и волосы, усыпанные золотой пудрой, придающей актрисе неземное сияние, — но и принимала участие в разработке сценографии, трактовки образов и даже костюмов. Ее знаменитый наряд из рыболовной сети поверх телесного трико часто приписывают знаменитому нью-йоркскому модельеру Валентине (по происхождению — русской Валентине Саниной), создавшей эскизы для прочих нарядов постановки, но его придумала сама Одри, вспомнив иллюстрации к любимым в детстве сказкам Андерсена. Репетиции шли очень тяжело, и нервные перегрузки вкупе с постоянными простудами довели Одри до истощения — мало того, что она похудела на четыре килограмма (при ее-то весе), так у нее еще начались нервные срывы, едва не загубившие премьеру.
Спектакль впервые был сыгран 18 февраля 1954 года. Постановка не вызвала бурного восторга публики, но была весьма благосклонно принята критикой: «Одри оживила пьесу и вызвала в зрителях сочувствие к своей героине, — писал The Times, — каким бы безмятежным ни было озеро, фея, появляющаяся из него, обладает особыми живыми и подвижными чарами. Игра Одри Хепберн в буквальном смысле сказочна». За «Ундину» Одри Хепберн была удостоена награды нью-йоркского союза театральных критиков и премии «Тони», которую она получила всего через полтора месяца после «Оскара» за «Римские каникулы». Казалось, теперь, когда Одри Хепберн была официально признанной актрисой высшего класса, она могла бы успокоиться, но Одри была так измучена, что едва находила в себе силы выходить из дома. К тому же студия не теряла времени и настаивала на том, чтобы Одри выбрала сценарий для своего следующего фильма. «По контракту право выбора остается за нами, — заявляли на студии, — но для нас важно, чтобы и Одри была счастлива».