Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Земцов Владимир Николаевич

Активизация процессов «глобализации» в конце ХХ в. и пришедшийся на это же время распад Советского Союза причудливым образом сказались на американской историографии Бородинского сражения. Среди американских историков появились два имени историков, родившихся на пространствах бывшего СССР, – А. Микаберидзе и Э. Вовси.

Александр Микаберидзе, грузинский историк, работающий в США, посвятил свою докторскую диссертацию, защищенную в Государственном университете Флориды, жизни П. И. Багратиона. В дальнейшем Микаберидзе сосредоточился, главным образом, на истории русской армии в эпоху Наполеоновских войн [540] . Представленная им картина военных действий 1812 г. характеризуется широким использованием документов и литературы русскоязычного происхождения (работ Л. Л. Ивченко, А. И. Попова, В. М. Безотосного, С. В. Шведова, Д. Г. Целорунго, А. А. Васильева, В. Н. Земцова) и стремлением равным образом представить обе борющиеся стороны. На этом основании вывод автора о французской победе под Бородином, с точки зрения «технической», выглядит достаточно убедительным.

540

Mikaberidze A. The Russian Officer Corps in the Revolutionary and Napoleonic Wars, 1792–1815. Staplehurst, 2005; Idem. The Battle of Borodino. Napoleon against Kutuzov. Barnsley, 2007; Idem. The Battle of Berezina. Barnsley, 2010: Idem. The Burning of Moscow. Barnsley, 2014; etc.

Значительно

расширить наши представления о французской документальной базе Бородинского сражения предложил в 2010–2012 гг. Эман (Эммануил) Вовси. Уроженец Риги, один из подвижников движения военно-исторической реконструкции в Латвии, эмигрировавший впоследствии в США, Вовси защитил в Государственном университете Флориды магистерскую и докторскую диссертации по истории Наполеоновских войн [541] . Обратившись к документам архива Исторической службы министерства обороны Франции, Вовси обнаружил оригиналы сводок сведений о численном составе Великой армии, составленных накануне Бородинского сражения и которые в свое время опубликовал Пеле. Обратившись к вопросу о потерях армии Наполеона в сражении, автор указал на заметные расхождения между данными Мартиньена и архивными документами, а также попытался восстановить реальную картину того, как происходил сбор подобных сведений наполеоновскими штабами. В целом, по его мнению, данные выписок 2–3 сентября можно считать результатом корпусных перекличек конца августа и что общая численность армии в день генерального сражения не превышала 130–132 тыс. человек в строю. Что же касается численности потерь, то, по словам Вовси, они составили до 20 тыс. убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести [542] .

541

Земцов В. Н. Власть и семантика мундира. Рец. на кн.: Вовси Э. М. Трансформация униформы и снаряжения французского пехотинца 1791–1812 гг. М.: Изд-во «Мастерская Vanderhoff & 15-e legere», 2012 // Запад, Восток и Россия: символика Власти: Вопросы всеобщей истории. Вып. 15 / Урал. гос. пед. ун-т. Екатеринбург, 2013. С. 290–293.

542

Вовси Э. Великая армия Наполеона накануне Бородинского сражения: новые цифры и факты (по материалам французских архивов) // Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. М., 2010. Т. 9. С. 151–161; Его же. Состав и потери Великой армии в Бородинском сражении (по материалам французских архивов) // Французский ежегодник. 2012. М., 2012. С. 37–46; и др.

Суммируем особенности американской традиции в исследовании Бородинского сражения. Во-первых, обращает на себя внимание то, что интерес в США к Бородину, вспыхнув в 1812–1813 гг. не без участия русских официальных представителей в Америке, вскоре быстро иссяк. Он возродился только на рубеже XIX–XX вв., когда американцы начали задумываться о кардинальном пересмотре своего места и своей роли в мире. В рамках обновленного американского самовосприятия, которое к середине ХХ в. оказалось связанным с идеей супердержавности, интерес к природе «русской силы» оказался вполне естественным. Столь же естественным стало стремление ответить на вопрос о характере стратегических и тактических ошибок, допущенных предводителем объединенной европейской армии в борьбе с Россией в 1812 г. Поскольку к концу ХХ в. с Россией как со сверхдержавой было покончено, интерес американцев к Бородинским событиям заметно стал ослабевать. Во-вторых, американская историография оказалась в ХХ в. во многом связана с британской традицией изучения русской кампании Наполеона. Это, в частности, проявилось в попытках найти новые ракурсы и, до некоторой степени, новые методики в исследовании Бородина. В-третьих, сохраняя известную беспристрастность в характеристике событий 1812 г., американские авторы, вместе с тем, подобно своим британским коллегам, пренебрегли масштабным использованием первоисточников, ограничиваясь, в лучшем случае, опубликованными документальными материалами. Беспристрастность, нередко в соединении с холодной отстраненностью (счастливым исключением является, пожалуй, только книга Кэйта), не позволяла американцам понять, почувствовать и проникнуть в человеческий контекст событий русской кампании Наполеона. В-четвертых, начало XXI в. ознаменовалось ростом интереса американской историографии к событиям 1812 года в России и к Бородинскому сражению в том числе. Можно допустить, что это связано не только с появлением в Америке двух историков, которые являются выходцами из бывшего СССР, но и с процессами своеобразной «глобализации» и интернационализации в рамках рассматриваемой нами тематики, а также с новыми, порою неожиданными внешними вызовами, с которыми сталкиваются США сегодня.

Итак. Историческая память о Бородинском сражении являет собою ряд самостоятельных историографических традиций, тесно связанных с особенностями исторического развития каждой нации. Несмотря на многократно провозглашавшееся стремление к «исторической объективности», мы чаще всего имеем дело с набором во многом замкнутых национальных традиций и интерпретаций памяти о Бородинском сражении. И все же преодоление «ловушек» национальной памяти, по нашему мнению, возможно. Во-первых, путем их выявления и идентификации, что мы и попытались сделать в 1-й главе. Во-вторых, путем обращения почти исключительно к первоисточникам, старательно обходя тем самым «капканы», возникшие в национальных историографиях. В-третьих, через процедуру «внутреннего включения» в характер жизни, чувств и языка сражавшихся на Бородинском поле людей.

Отечественная традиция изучения войны 1812 г. и Бородинского сражения длительное время находилась, большей частью, под влиянием и контролем властных институтов (монархическо-патриотических или советско-патриотических). Методами изучения были, в лучшем случае, позитивистско-традиционалистские или, в худшем варианте, – иллюстративно-восторженные. Человеческий аспект исследований был подчинен задаче последовательного воспроизведения заранее заданной схемы, которая, в свою очередь, покоилась на причудливом переплетении мифологем, освященных властью. С середины 1980-х гг. начался процесс быстрого расширения исследовательского инструментария, стали предприниматься попытки к постановке проблем, идущих вразрез с устоявшейся традицией. Параллельно с этим заметно усилилась и тенденция к чисто спекулятивному, поверхностному воспроизведению реалий 1812 года.

Зарубежные традиции изучения проблем 1812 года представлены несколькими национальными сегментами, нередко имеющими исключительно свою, неповторимую логику развития. Как правило, обращение к событиям Русской кампании Наполеона оказывалось связанным с особенностями того или иного этапа национальной истории французов, немцев, поляков, итальянцев, британцев, американцев и других народов. В конце ХХ – начале XXI в., наряду с ростом разнообразия методологических подходов и «интернационализацией» тем, одновременно обозначилось и стремление к сужению источниковой базы и поверхностному, нередко беллетризированному, подходу в описании событий 1812 года.

Двухсотлетний юбилей 1812 года вызвал определенный всплеск интереса к истории войны [543] . Прошел ряд важных конференций, в том числе международного характера, как в России, так

и за рубежом, на которых неизменно подчеркивалась, во-первых, необходимость соединения достижений российской историографии, в особенности, последних двух десятилетий, с методологическими и презентационными поисками зарубежных коллег, а во-вторых, важность использования, наряду с новыми методологическими подходами и тематическими ракурсами, традиционных, позитивистско-фактологических, методов в изучении феномена 1812 года и Бородинского сражения в частности.

543

О противоречивости воздействия юбилейных мероприятий на результативность изучения событий 1812 года см.: Земцов В. Н. Память, убивающая прошлое (О праздновании юбилеев Большой европейской войны 1812–1814 гг.) // Запад, Восток и Россия: историческая политика и политика памяти. Вопросы всеобщей истории. Вып. 16. Екатеринбург, 2014. С. 208–223.

Глава 2

Армия Наполеона и ее солдат

Человеческое измерение социального организма

Армия Наполеона и ее солдат…

Что заставляло наполеоновского солдата идти в бой, драться и умирать под Бородином? При всем многообразии проявлений индивидуальных чувств, характеров и мотиваций существовала и некая общая для всех схема поведения, заставлявшая многотысячные массы людей действовать так, а не иначе. Каково было устройство и действие этой сложнейшей машины социо- и психовласти? Каковы были социокультурные установки наполеоновского солдата? Из чего состояли тело и душа Великой армии? Только на фоне этой общей матрицы поведения и чувств можно понять и оценить те поступки живых людей, из которых, собственно, и оказалась соткана история Бородинского сражения.

2.1. Историография темы

Предметом научного интереса армия Первой империи стала с середины XIX в. Однако вплоть до ХХ в. внимание исследователей было сосредоточено на описании чисто военных структур и слабо затрагивало социальный, социокультурный и психологический уровни проблемы [544] . Только в 1904 г. вышла первая работа, автор которой капитан (позже – генерал) Тикси, выступивший под псевдонимом Ж. Морван, попытался дать антропологическую картину наполеоновской армии [545] . На основе главным образом мемуарной литературы и документов из «Корреспонденции Наполеона» автор предпринял попытку осветить такие проблемы, как порядок конскрипции, деятельность администрации, материальное стимулирование солдат и офицеров, роль маршей и сражений в жизни наполеоновского солдата, природа его энтузиазма и морали. На фоне достаточно поверхностного представления о наполеоновской армии, которое было широко распространено благодаря трудам Тьера, Мишле, Вандаля и др., работа Морвана предлагала критический взгляд на механизм функционирования армии Первой империи.

544

См., например: Sicard M. F. Histoire des institutions militaries des francaise. P., 1834. T. 3; Susane L. Histoire de l’ancienne infanterie francaise. P., 1849; Idem. Histoire de l’ancienne infanterie francaise. P., 1850–1853. T. 3–8; Idem. Histoire de la cavalerie francaise. P., 1874. T. 2–3; Idem. Histoire de l’artillerie francaise. P., 1874; Dussieux L. L’arm'ee en France. Histoire et organization. Versailles, 1884. T. 1–3; Belhomme V. Histoire de l’infanterie francaise. P., 1895. T. 4; Picard L. La cavalerie dans les guerre de la R'evolution et de l’Empire. Saamur, 1895–1896. T. 1–2; Jaquier L. La cavalerie francaise de 1800 `a 1815. P., 1899; Fallou L. La garde imperiale. 1804–1815. P., 1901; Picard E. L’artillerie francaise au XVIII si`ecle. Paris; Nancy, 1906; etc.

545

Morvan J. Le Soldat imperial. 1800–1814. P., 1904. T. 1–2. Были не лишены интереса и работы А. Шюке и Ф. Массона, в которых в б'oльшей степени, чем у Морвана, присутствовал личностный элемент: Chuquet A. 'Episodes et portraits. Plusieurs portraits de soldats de l’Empire. P., 1910; Masson F. Cavaliers de Napol'eon. P., s. a.

С 1930-х гг. берет начало просопографическое направление. Ж. Сис представил уникальный словарь генералов и адмиралов эпохи Революции и Первой империи [546] . Завершались 1930-е годы выходом книги генерала Ш. де Голля, в которой автор попытался вписать армию Первой империи в историческую эволюцию вооруженных сил Франции [547] . С начала 50-х гг. изучение структур наполеоновской армии возобновилось [548] , после чего на протяжении 60-х и 70-х гг. вышла целая серия работ [549] , осветивших не только социальное происхождение воинов Первой империи, их возрастную, образовательную структуры, роль военных в пополнении наполеоновского дворянства, но также затронувших проблему социальной ориентации и социальных связей внутри армии. Теперь армия Наполеона выглядела уже не как безмолвный механизм в руках великого диктатора, но как сложнейший, во многом самовоспроизводящийся и воздействующий на самого Наполеона организм.

546

Six G. Dictionaire biographique des g'en'eraux et amiraux de la R'evolution et l’Empire. P., 1934. T. 1–2. Сегодня это направление блестяще продолжают Д. и Б. Кюнтэны: Quintin D. et B. Dictionnaire des colonels de Napol'eon. P., 1996.

547

Gaulle Ch., de. La France et son arm'ee. P., 1938; Idem. Vers l’arm'ee de m'etier. P., 1934.

548

Godechot J. Les institutions de la France sous la R'evolution et de l’Empire. P., 1951; Brunon J. Grenadiers de Napol'eon. P., 1955.

549

Brunon J. et R. La Grande Arm'ee de 1812. Marseille, 1960–1962; Baldet M. La vie quotidienne dans les arm'ees de Napol'eon. P., 1964; Choury M. Les grognards et Napol'eon. P., 1968; Houdaille J. Les officiers de la Grand Arm'ee: etude par sondage sur l’^age, l’origigne r'egionale et le destin des officiers // R'evue de l’Institute Napol'eon. CVIII (1968); Idem. Pertes de l’arm'ee de terre sous le Premier Empire, d’apr`es les registres matricules // Population. Revue bimestrielle de l’institut national d’'etudes d'emographiques. 1972. N 1; Lucas-Dubreton L. Soldats de Napol'eon. P., 1977; Blond G. La Grande Arm'ee (1804–1815). P., 1979; Tulard J. Napol'eon et la noblesse l’Empire suivi de la liste complete des members de la noblesse imperiale. P., 1979.