Великая игра. Птицы. Ледяной замок. Рассказы
Шрифт:
— Наши-то небось уже возят, — безжалостно бросил он им прямо в лицо.
Старухи с презрением глянули на него и промолчали. Они так давно жили сменой времен года и работой, сменявшейся вместе с ними, что не могли и помыслить, как на усадьбе управятся без них. Нет, без них все пойдет прахом.
Гунхильд тяжело опустилась па камень.
— Теперь, пожалуй, я…
— Пить хочешь? — засуетился Турвильд.
Они принесли ей воды. Сидеть пришлось долго, хотя их и точило нетерпение. Здесь небо надвинулось на землю и сулило дождь, а дома из сухих колосьев того и гляди
— Немощен человек… — в досаде на свою беспомощность, горько сказала Гунхильд.
Старухи с трудом поднимаются и еле-еле бредут дальше. Силы их ушли на первую половину пути. А ведь им кажется, что они идут быстро. Домой, домой! — только выше головы не прыгнешь. Они не видят себя со стороны, не видят свои жалкие, изможденные фигуры. На их замкнутых упрямых лицах написано только стремление домой.
Турвильд, как мог, помогал им. Вскоре старухи, ослабев, тяжело повисли на нем. Даже не спросив позволения. Домой, домой! Турвильд понял, что долго тащить их ему не под силу.
— Да вы что, в конце-то концов! — разозлился он и стряхнул их с себя. А у самого внутри пробежал холодок от собственной дерзости.
Гунхильд и Кристи молчали.
— Сами видите, засветло нам домой все равно не поспеть.
— Ты прав, — покорно согласились старухи. Они опять остановились, хотя так спешили. Тощие, жалкие старые девы.
Турвильд сел прямо на землю, он сидел, словно отдыхал после тяжелой ноши: прикрыв глаза и судорожно ловя ртом воздух.
Вечерело. Кто бы подумал, что они будут тащиться так долго. Небо, как и прежде, было затянуто мглой. Однако дождь не начинался.
Гунхильд и Кристи ждали его стоя.
— А ну-ка садитесь! — прикрикнул на них Турвильд. — Обождем, пока вы сможете идти без моей помощи.
— Вот еще! — презрительно фыркнула Кристи. — Да я, бывало, эти десять километров после гулянки за полтора часа пробегала.
Турвильд подобрел и потащил их дальше. Не спеша, потихоньку. Небо по-прежнему грозило дождем.
Наконец они добрались до опушки, откуда открывался вид на поселок. Темнело. При виде дома старухи сразу успокоились.
— Вот он… — с чувством сказала одна из них.
И все трое вздохнули с облегчением, счастливые и довольные.
В поселке были освещены все риги.
У них будто прибавилось сил. Однако они не двигались, любуясь этой картиной. Поселок утопал в вечерних сумерках, но из ворот и окон каждой риги струился свет, по деревянным мосткам с грохотом въезжали тяжелые возы и скрывались внутри. На полях с охапками снопов сновали люди. Во все стороны тянулись возы.
— Я прожила здесь всю жизнь, — сказала Гунхильд, глядя вниз.
— И я тоже, — подхватила Кристи. — Меня привезли сюда, когда мне было два года.
Турвильд мог бы сказать то же и о себе, но его жизнь только началась, и он не смел равнять себя с ними. Но он ощущал ту же радость, которую они выразили словами. Когда-нибудь и он скажет, что прожил здесь
Со старухами произошло чудо: они вдруг обрели силы.
— Пошли же, Турвильд, — сказали они, словно теперь на них лежала забота о нем. Властные, уверенные в себе, они уже торопливо спускались к дому. Усталости как не бывало. Никто бы и не подумал, что совсем недавно они не могли двинуться с места. Их словно подменили. Теперь Турвильд шел налегке, опьяненный видом освещенного поселка и телег со снопами. Он-то ничуть не устал! От всей души он мог наслаждаться этим неповторимым вечером.
Они пришли в усадьбу. Там все работали как в лихорадке.
— Наконец-то вернулся! — на ходу бросил кто-то Турвильду. — Сбегай поешь и давай за работу.
В спешке никто не обратил внимания на Гунхильд и Кристи, они не верили своим глазам.
— Вот и мы, — громко и значительно сказали они, шагнув вперед. — Без нас начали?
— А, уже пришли… — буркнул кто-то.
Они ничего не понимали и нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Их место было занято другими, теми, у кого были силы.
— Так что, будем убирать? — сурово спросили они.
Вокруг кипела работа. И тогда старухи поняли, что они больше не нужны. Уничтоженные, оскорбленные, они походили на двух старых галок.
— Давай быстрей! — позвали Турвильда, и он убежал на зов. Вскоре он был уже в самой гуще. Он стоял у проема, и на него шла лавина снопов. Схватив сноп, он передавал его дальше, работнику, который стоял внутри и укладывал снопы рядами. Один ряд ложился на другой, рига казалась бездонной. На балке качался фонарь. Со своего места Турвильд видел ярко освещенную часть риги, где снопы сваливали с телег. Появившись из мрака, каждый новый воз окунался в море света. Из риги кто-то крикнул: Ну как, нет еще?
— Нет, — ответили снаружи.
— Надо же, как долго!
Они говорили о дожде. Он так и не начался, но все затихло в ожидании — теперь уже никто не знал, пойдет дождь или пег. Роса не выпала, иначе снопы оставили бы в поле. Да ведь при облачном небе росы не бывает. Солома, правда, мягковата.
— Не беда, — сказал кто-то.
— Да она в самый раз, могли возить с утра.
— Что он там еще говорит? — буркнул в солому, продолжая работать, тот, кто укладывал снопы.
— Говорит, что солома сухая.
Работникам, передававшим снопы из рук в руки, было велено:
— Если попадется волглый, кидайте его в сторону.
— Ладно, — ответили они. — Эй вы, слыхали?
— Да! — откликнулись из риги.
Лавина снопов все шла и шла. Хлеб возили на двух телегах. В одну была впряжена гнедая лошадь, в другую — пегая. Они попеременно возникали из темноты, и на свету становилась видна их масть. И на каждой телеге лежал драгоценный груз — залог жизни и людей, и животных.
Две черные тени бродили в риге, путаясь под ногами у лихорадочно работающих людей. Десятки лет, когда с поля свозили хлеб, место Гунхильд и Кристи было здесь. Хуже того, что с ними случилось нынче, быть уже не могло. Когда горькая правда дошла до них, они смирились с ней и, спрятав обиду, принялись давать советы.