Великая Ордалия

Бэккер Р. Скотт

— И каким же?

Взгляд Кайютаса смягчился.

— Спасением.

Страна, что сыны человеческие ныне называли Йинваулом, дышала в те времена жизнью яростной и суровой. Непроглядные леса темнели от северного побережья моря и до самого горизонта, покрывая равнину Эренго и усеивая теснящимися, словно пятна сажи, рощами склоны Джималети. Львы выслеживали оленей на лугах и из засад бросались на овцебыков, приходивших на водопой к берегам заболоченных водоемов. Медведи выхватывали из бурных потоков лосося и щуку, а волки пели под сводами Пустоты свои вечные песни.

И Нин’джанджин правил Вири.

Будучи густонаселенной,

Вири не могла при этом похвастаться монументальным величием или показной помпезностью, которыми отличались прочие Обители, такие как Сиоль, Ишориол или Кил-Ауджас. Йимурли, называл её Куйара Кинмои, такой муравейник. Сыновья её также отличались от прочих кунуроев, будучи одновременно и высмеиваемы ими за свою провинциальную неотесанность и упрямую приверженность архаичным порядкам и почитаемы за сдержанную глубину и благонравие своих поэтов и философов. Они взращивали в себе ту разновидность скромности, что неотличима от заносчивости, ибо немедленно осуждает любую обильность, считая её потаканием себе и излишеством. Они отвергали украшательство, относились с брезгливостью к показной роскоши и презирали рабство, считая сам факт беспрекословного подчинения господину, чем-то даже более постыдным, нежели собственно порабощение. Они часто горбились, будучи привычными к тяжелому труду, их руки вечно были запачканы, а ногти настолько неухожены и грязны, что их собратья постоянно потешались над ними, изощряясь в разного рода насмешках. Они, единственные из всех кунуроев, не отвергали и принимали Глад и Пекло — небеса и солнце, коие вся их раса почитала своим проклятием и погибелью. Куда бы их не заносила судьба, сыновей Вири немедленно можно было узнать по похожим на чашки широким, плетёным шляпам.

Из-за которых корабелы Визи, сыновья Иллисера, называли их гвоздями.

Лишь на охоте и последующих пирах вирои вкушали дары элхусиоли —нелюдского даймоса изобилия. Их облавы и погони за дичью были достойны легенд и песен.

Поговаривали даже, что сам Хюзьелт — Тёмный Охотник иногда присоединяется к ним, а Седая Шкура — мантия, сшитая из меха огромного белого медведя и заменявшая владыкам Вири корону, считалась даром этого ревнивого и переменчивого Бога.

Астрологи Нин’джанджина наблюдали за Имбарилом, звездой, что люди называют Гвоздём Небес, задолго до того, как она, яростно засияв, вдруг разрослась. Но от них не последовало предостережений или предупреждений о бедствиях, что обрушились на Вири тремя годами спустя. Да и как бы могли они догадаться о чём-то подобном, если сами Боги оказались несведущими и посрамленными.

Падение Ковчега изменило всё.

Те, кому довелось засвидетельствовать этот кошмар и повезло пережить его, утверждали, что принесший основные разрушения удар каким-то загадочным образом предшествовал низвержению самого Ковчега, что огромный золотой корабль падал не быстрее, чем падает обычное яблоко. Что он рухнул прямо в яркую вспышку и вздыбившиеся до неба скалы, явившиеся следствием предшествующего, и более сокрушительного, удара. Грохот падения был слышен по всему Миру. Летописцы повсюду, вплоть до самого Кил-Ауджаса, описывали раскаты ужасного грома, рокот и гул, вызвавшие рябь на недвижных прежде водах и смахнувшие пыль с резных каменных панно.

Ослепительная вспышка, оглушающий грохот землетрясения. Чудовищные толчки, убившие десятки тысяч в недрах Обители. Остававшиеся на поверхности искали укрытия в глубинах Вири даже тогда, когда замурованные внутри изо всех сил боролись за свои жизни, пытаясь выйти наружу. Исполинский пожар распространялся, словно раздувающийся мыльный

пузырь. Казалось, что сама Преисподняя, поглощающая и небо и землю своим испепеляющим пламенем, шествует по несчастной стране, расширяясь идеальной дугой. Спастись сумели лишь те, кому удалось проникнуть в развалины подземелий своего сокрушенного Дома.

Воздвиглись горы. Леса повсюду или испарились или оказались повалены. Всё, ранее живое и цветущее, ныне либо лежало мёртвым, либо страдало. Десятки человеческих племен попросту исчезли. На тысячу лиг во всех направлениях Мир дымился пожарами, охватившими даже Ишориол, а небеса полыхали алыми отсветами до самого Сиоля.

Как сообщает Исуфирьяс, Нин’джанджин нашел в себе силы обратиться к ненавидимому им Куйара Кинмои, столь отчаянным было положение сынов Вири:

Небеса раскололись, подобно горшку,

Огонь лижет пределы Небес,

Звери бегут, сердца их обезумели,

Деревья валятся, хребты их сломаны.

Пепел окутал солнце и задушил все семена,

Халарои жалко воют у Врат.

Страшный Голод бредет по моей Обители.

Брат Сиоль, Вири молит тебя о милости.

Но Куйара Кинмои, предпочтя чести сладость отмщения, затворил перед собратьями Вири и сердце своё и свою Обитель. И так жестокость породила нечестие и злобу, а предательство вскормило предательство. Нин’джанждин и уцелевшие вирои обратились душами своими к Ковчегу. Забушевали войны. Инхорои сотворили оружие из извращенной их руками жизни. Минула темнейшая из эпох, и само имя Вири стало ныне лишь синонимом безрассудства и скорби, лишь первой, хоть и глубочайшей из могил, покоящихся в простершейся на весь этот Мир бескрайней тени Инку Холойнаса.

Неужели, когда вокруг так много безумия, то оно становится чем-то дозволенным?

Плот, забитый ведьмами Свайали, кутавшимися в свои развевающиеся золотистые одежды, и ближней дружиной Саубона, отяжелённой доспехами и ощетинившейся убийственной сталью, скользил над Туманным морем. Они казались каким-то разношерстным сбродом, эти рыцари Льва Пустыни, но на самом деле ни один из Уверовавших королей не смог бы похвастаться, что сумел собрать вокруг себя отряд, состоящий из людей более опасных и смертоносных.

Мир по курсу платформы то покачивался, то выравнивался вновь. Саубон поймал себя на мысли о том, что, подобно Пройасу днём ранее, столь же неотступно всматривается в фигуру своего Господина и Пророка, стремясь не столько увидеть его, сколько разгадать, словно образ его был неким шифром, за которым скрывались тайны менее заметные, но более ужасающие, нежели он сам. С некоторым усилием он оторвал от Келлхуса свой взгляд, заметив голую бледную тушу — то ли человечью, то ли шранчью — покачивающуюся на чернеющих внизу волнах.

Что это ещё за подростковый лунатизм?

Не стоит хвататься за ленточки, свисающие вдоль лестницы. Мужи держатся за то, что сильнее — это просто их путь. Они цепляются за всё неспешное и крупное, чтобы лучше противостоять сумасбродству, исходящему от всего мелкого и прыткого. Дух Пройаса был сокрушен по той же причине, по которой сам вид Орды оскорблял сердце: из-за потребности в чем-то большем, превосходящем её безмерность и при этом не являющимся проявлением безумия.