Великая Ордалия
Шрифт:
O, Сиоль! Затмилась гавань чрева твоего,
И лев восстал, и чада твои укрылись.
Низшел дракон, и чада твои разбежались.
O, Сиоль! Oпустела Обитель Первородная!
И мы сидели там на корточках,
Омывали свои руки в черной воде,
Клятвы ненависти к ним приносили.
Мы презрели собственные молитвы,
И
Древняя полузабытая песня пилила слух и сердце скорее присущим ей отпечатком меланхолии, нежели грустным раздумьем, но тем не менее увлекала такой же страстью.
Клак … Клак … Клак …
Всё, находившееся внутри Клети, слепило, заставляло жмуриться при каждом взгляде. Все предметы окружал ореол, будь то трухлявое дерево, железные скрепы или свиные туши. Ужас же скорее рождал сам Перевозчик, эти резкие чернильные тени, так подчеркивавшие его старость. И потому Сорвил и Ойнарал вдруг обнаружили, что взгляды их обращены наружу, к стенам Ингресса, где расстояние и резные изображения скрадывали пронзительный свет. Стены ползли вверх мимо них, глубокие, по крайней мере в предплечье, рельефы фриз за фризом неторопливо уплывали в небытие над их головами, на недолгий срок появившись перед этим снизу из того же небытия. Они молчали и долгое время после того, как утихшие в вышине отголоски Плача позволили им говорить. Оба смотрели наружу со своего места на корме Клети, не веря тому, что только что произошло. Сорвил бессильно откинулся на помост, прислушиваясь к постукиванию механизмов, скрипению досок и сочленений, ограждавших отвратительный груз.
Клеть спускалась по толстой нимилевой цепи. Два огромных железных колеса вращались в её середине, выпуская цепь вверх и втягивая её снизу. Шестерни были соединены с колесами, заставлявшими крепкий молот ударять в железную наковальню, выбивая ритм, пронизывавший доносящийся сверху Плач. Звук этот трудно было описать, резким тоном он пронзал уши, однако каким-то образом оставлял при этом привкус железа на языке. При всей окутывавшей спуск жути, звук этот тревожил и повергал в подлинный ужас, привлекая, казалось, к себе всё возможное внимание в таком месте, где надеяться выжить могло лишь существо беззвучное, словно тень.
Клак … Клак … Клак …
Железные стержни отходили вверх от носа и кормы, сходясь к чернокованному вороту, направлявшему цепь к двум малым колесикам, находящимся сверху и каким-то образом стабилизировавшим движение. К нему же был прикреплен и глазок, но свет его был слишком ярок, не позволяя различить детали.
Стоявший прямо под глазком крепкий, хотя и морщинистый нелюдь взирал на них и пел:
O, Сиоль! Какую любовь сохранила ты?
Какую ярость выпустила из себя? Что разрушила?
Зная землю, мы строим планы в костях её,
Готовясь к схватке с бесконечным,
Всепожирающим Небом!
— Перевозчик… — Наконец обратился к Ойнаралу Сорвил. Он не имел ни малейшего желания говорить о том, что с ним происходило, однако и не хотел оставаться наедине с мыслями, ему не принадлежащими. — Я не помню его.
— Амиолас его знает, — ответил сику, не поворачиваясь.
— Моримхира… — прозвучавшее в душе Сорвила имя заставило его вздрогнуть. Легендарный Создатель Сирот — прославленный как никто иной средь Высоких. Моримхира, гневливый дядя Куйара Кинмои, пресекший течение несчетных жизней, в те расточительные дни, которые предшествовали появлению Ковчега, когда Обители ещё сражались между собой.
— Да, — молвил Ойнарал. — Древнейший Воитель.
Такой ветхий.
—Но как случилось, что он стал выглядеть подобным образом?
Так человечно.
— Прививка сработала, но не в полную силу. Поэтому никакая хворь не может одолеть его, он бессмертен…
— Но не вечно юн.
Сику уставился вниз, во тьму.
— Ну да.
— Но как сумел он… — голос юноши пресекся. Память его представлялась распавшейся книгой, нет, даже хуже — двумя такими книгами. И он располагал только сваленными в кучу отрывками, фактами и эпизодами. И это, казалось, ещё более запутывало его, словно бы на каждую уцелевшую страницу приходило по странице вырванной.
— Ты хочешь спросить, как ему удалось избежать Скорби? — Догадался Ойнарал, поводя могучими плечами. — Этого не знает никто. Некоторые считают, что он переболел ей первым, что поступки его были настолько неистовыми, а жизнь такой долгой, что он уже был эрратиком ко времени окончания Второй Стражи, и что это… природное расстройство… избавило его от тех последствий, которыми страдают все остальные. Он не разговаривает, однако понимает многое из того, что ему говорят. Он не горюет и не плачет — во всяком случае, извне этого не видно.
— И теперь он заботится о них? Об остальных? Кормит их?
Безволосая голова качнулась под неподвижным светом белого глазка, висящего над нею.
— Нет. Эмвама ухаживают за Хтоником. Перевозчик служит тем, кто скитается в Священной Бездне.
Клак … Клак … Клак …
— Подобно твоему отцу Ойрунасу.
Ойнарал на несколько сердцебиений запоздал с ответом.
— Моримхира совершает Погружение каждый день, каждый день… — повторил он. — То, что прежде, до Хтоника, было священным паломничеством, ныне отвергнуто. Некоторые утверждают, что он таким способом кается перед теми, кого убил до пришествия Подлых.
— О чём ты говоришь?
Сику повернулся к нему — обращаясь к призрачному образу Иммириккаса, Сорвил теперь знал это.
К его нынешнему лицу.
— Его окружает дикий лабиринт, — проговорил Последний Сын обращая взор в черноту — словно бы невзначай, в действительности же питая отвращение к его облику. — И он придерживается единственной тропы, которая принимает его поступь.
Клеть опускалась под перестук молотков и скрипящий ржавым железом голос Перевозчика.