Великая смута
Шрифт:
Погруженный во мглу старый парк казался загадочным. От первого снега не осталось и следа. Но в последние часы воздух опять успел накалиться морозом. В причудливом свете фонарей он искрился звездной пылью, которая на одежде и приятно щекотала лицо.
Был у меня любимый уголок. В окружении вековых лип стояла двухэтажная ротонда «времен очаковских и покоренья Крыма». Под куполообразной сферой, поддерживаемой восемью коринфскими колонами, возвышалась статуя Аполлона Бельведерского. Напротив скамья для бесед и раздумий.
Словно магнитом меня сюда потянуло. Не дойдя до заветного поворота с десяток шагов, почуял в темноте чье-то присутствие.
Немного погодя раздался
— Опять добрый вечер.
Тут я взял инициативу на себя, предложил подняться наверх.
Боясь вспугнуть очарование, минуту-другую молча наблюдали за снежной феерией. Сам повелитель олимпийских муз дирижировал видением, заодно и нашими мыслями.
Лично меня терзал вопрос, отчего резко прервалась наша в общем-то дружественная беседа? Только-только подошли ведь к главному. Убоялись глубины и того, что с ней связано? Не исключено, что люксовый номер прослушивался.
Михаил Иванович первый нарушил молчанку. Как ни в чем ни бывало повторил сказанное:
— За спиной путчистов стояла третья сила.
Непроизвольно с моего языка сорвалось:
— И что вы хотите сказать?
— А то, что для СССР 19 августа — черный день, как 8 мая 45-го для Германии. Мы проиграли величайшую из войн за всю мировую историю. Как говаривали в старину, осажденная крепость пала без боя.
Я процитировал чужую остроту:
— Крепость — не дама. Крепости сами не сдаются, чаще всего их сдают предатели.
— Истинно так.
— Свершилось величайшее злодеяние, которое…
Как ни силился, не мог подобрать я подходящее слово. Обычно от сильного волнения теряю дар речи.
Выручил генерал:
— Понял вас, — обронил он, глядя в сторону. — Однако победителя не судят.
Не то хотел я сказать. Тем временем мысль вроде бы оформилась и нашлись подходящие слова:
— По-вашему, значит, они победили. Но какой ценой? Вы забыли девяносто первый и то, что ему предшествовало. Нас охмурили, нас ложью опутали. Был сеанс многолетнего гипноза под руководством лысого Воланда с дьявольской отметиной на черепе.
Кажется, я кричал не своим голосом, тогда как Михаил Иванович был спокоен, невозмутим. Держался как опытный профессор у постели мятущегося в бреду больного.
Будто издалека доносились слова:
— Вы похожи на лоха, проигравшего уличным наперсточничникам содержимое своего кошелька. Конечно, жаль честно заработанных денег, но вы же сами встряли в игру, своими руками ставили на кон большие купюры.
За какие-то полчаса единомышленник преобразился до неузнаваемости. Мне захотелось спуститься вниз и уединиться в своей коморке. Я не умею скрывать мысли: они отражаются на лице. Генерал же, похоже, ко всему прочему был еще и неплохим физиономистом. Доверительно, лекторским тоном молвил:
— Военная наука, доложу я вам, состоит из трех разделов: стратегия, тактик и военная хитрость. Последнее — это отнюдь не только действия по широкомасштабному, так сказать, командному плану, а и всевозможные фронтовые уловки. На войне все хитрят — от маршала до рядового Василия Теркина. В годы Отечественной войны да и после большой популярностью пользовался кинофильм «Беспокойное хозяйство». Сюжет комедийный, но вполне жизненный.
— Ну как же, как же, смотрел раз десять. Там простоватый и влюбленный старшина командовал женским взводом на ложном аэродроме, где базировалась наша эскадрилья бутафорских истребителей. То была натуральная фанера на колесах, вручную тягали с места на место тросами. Немцы же полагали, что самолеты всамделишные, изо всех сил бомбили «объект».
— А настоящий аэродром был в стороне, целехонький. В результате
— Кино, — отмахнулся я.
Генерала нельзя было остановить.
— Военная хитрость, — продолжал он, — сродни военному творчеству. Народы разных стран слагали замечательные былины, мифы, песни. Едва ль не самая популярная — о троянском коне. Думаю, у вас не хватит дерзости осудить оригинальный план Одиссея?
— Красивая сказочка.
— Вы рассуждаете филологически. Но ведь есть объективные, незыблемые, законы природы, есть формулы математические, физические, биологические, есть строгие правила небесной механики и т. д. Наряду с этим существует и ратное дело — со своей теорией, научной подоплекой. Да, это в своем роде искусство, замешанное на человеческой крови. Не зря же возникло выражение: театр военных действий.
Чувствовалось, генерал был не махровый штабист — настоящий интеллигент, философ, мыслитель. Так что с компаньоном мне в санатории повезло. Снова из спорщика превратился я в покорного слушателя. Да и речь, действительно, шла о любопытном, поучительном, подчас забавном.
Сколько тысячелетий человечество воюет, столько же беспрерывно дебатируется вопрос о мере жестокости, о пределах коварства противоборствующих сторон. Наряду с доблестью, храбростью превозносилось благородство, милость к падшим. При всем том широко и вольно трактовалось понятие «военная хитрость». То бишь реализация на поле сражения определенных тактикостратегических установок.
Мой генерал прямо-таки парил во времени, легко перемещался из века в век, из эпохи в эпоху, рисуя будоражищие воображение батальные сюжеты.
Ничто не проходит бесследно. В закоулке мировой истории затесалось имя Луция Марция, римского легата. В ходе затянувшейся войны с македонским царем Персеем пошел он на хитрость: затеял переговоры о своей капитуляции. Тем самым выиграл время и, переформировав полки, привел войско в боевую готовность. В итоге разгромил ненавистного противника. Гордый возвращался Марций домой, мечтая о лавровом венке. Но вместо триумфа ждал его позор. Старцы-сенаторы, верные нравам предков, осудили тактические действия своего военачальника, заявив, что взял он верх не силою, не доблестью, а коварством. Потому с побежденными был подписан мир на почетных для него условиях.
В ряде так называемых варварских стран вступающие в войну стороны заранее обнародовали свои силы, количество и качество вооружения. Флорентийцы, как свидетельствуют хроники, за месяц до начала военных действий ставили противника в известность о своих намерениях. Того же правила держался и киевский князь Святослав. Его знаменитый клич: «Иду на вы!» был, бесспорно, грозен, но и полон благородства.
Однако не все и не всегда поступали честно, праведно. Частенько смущал военачальников лукавый. Им тоже нашлось место в летописях. Жил-был в средние века генуэзский герцог Клемен, сочетавший в душе свойства льва и лисовина. Но главное — считал себя патриотом. И был уверен, что любые действия во благо родины оправданны: не подвластны ни толкованию сограждан, ни суду божественному. Как-то, затеяв войну с аргивянами за спорные земли, Клемен никак не мог одолеть соседей, хотя в несколько раз превосходил числом. Тогда герцог составил вероломный план: склонил противника сделать перемирие на семь дней. А напал на третью ночь, когда вражеский лагерь был погружен в глубокий сон. Свой нечестивый поступок Клемен мотивировал тем, что в договоре дескать, ни словом не упоминалось о ночах. По свидетельству историков, боги покарали победителя аргивян. Вскоре он стал жертвой дворцовых интриг.