Великая судьба
Шрифт:
— Так ведь отец всегда был батором.
— Что ты такое говоришь? Это звание присваивается великим ханом.
— Да я не о том. Он ведь у нас все умеет: и коней арканить, и из лука стрелять, и борец он хороший, и поет отлично. Да еще плавает как рыба.
— Что ж, по-твоему, всякого, кто многое умеет делать, батором называют?
— А может, мама, тебе самой поднести отцу хадак и чашу с молоком?
— Нет уж, лучше ты, да постарайся сделать все так, как велит обычай, — ответила Цэвэгмид и снова принялась за
Га-гун решил встретить Максаржава на границе хошуна. Там он приказал поставить юрты и палатки; поварихи готовили угощенье. Были назначены люди для участия в церемонии встречи, заготовлены подарки, приветственная речь. Начиналась она так: «Приветствуем вас со счастливым прибытием б родной хошун! Доброго вам здоровья и благополучия!»
На траве расстелили белую кошму, всем было указано, кто где должен сидеть. Определили и того, кто будет вручать герою хадак. Слух об этих приготовлениях быстро распространился по всему хошуну, поэтому к месту встречи собралось много людей — все хотели приветствовать знаменитого земляка. Повсюду только и разговоров было, что о Максаржаве.
— Недаром говорится, что человеком становятся с детства. А он еще в детстве был пареньком смышленым. Помпите, как ловко он заарканил норовистого пегого? И в Селенге плавал словно рыба!
— Да, многое теперь можно припомнить.
— Помните, как на надоме в Обо он бросил наземь знаменитого борца Намдага?
— Ив землепашестве мало кто сравнится с Максаржавом!
— А в нашей джасе он как-то выпил разом двадцать чаш кумыса, — вступил в разговор какой-то пожилой мужчина.
— Ну, это ты привираешь, — зашумели стоящие рядом. — Такие «подвиги» скорее под стать Очир-бээсу.
— Послушай, пока ты тут болтаешь, у тебя корова убежала!
— Как там с кумысом?
— С солнечной стороны перегревается. А с теневой — все хорошо.
— Переверни бочку другой стороной да взбивай как следует.
— Смотри-ка! Что это там темнеет?
— Да дерево, кажется.
— Нет, что-то движется...
— Едут, едут!
В стане началась суматоха.
Максаржаву, конечно, было приятно, что земляки с таким почетом встречают его, но, с другой стороны, как-то неловко, оттого, что ради него люди бросили все свои дела и съехались сюда. Когда он высказал это вслух, ему ответили:
— О чем ты говоришь? Ведь не каждый человек становится батором. Если кто-то добился славы и почестей, остальные радуются за него, такой уж у нас обычай.
На белой кошме, расстеленной перед юртой, был вышит силуэтный портрет Максаржава и орнамент, символизирующий благоденствие. По кошме были рассыпаны ячменные зерна.
Когда всадники подъехали к стану, им помогли слезть с коней. Со всех сторон раздавались приветственные возгласы, пожелания благополучия, счастья и добрых деяний.
— Добро пожаловать, уважаемый Хатан-Батор тушэ-гун! — С этими словами перед героем
По традиции, первым отведав угощепия, Максаржав открыл пиршество, пожелав всем добра и благополучия. А затем отправился дальше, домой, где его ждали родные.
Семья Максаржава пока еще не перекочевала на зимнее пастбище. В аиле по-прежнему было две юрты. Скота в хозяйстве заметно прибавилось, на лугах паслось несколько коней. Сын, ставший совсем уже взрослым, все эти годы нас овец. По случаю приезда знатного родственника собрались родные.
— Ну, как вы тут жили? — обратился Максаржав к своим гостям. Ему дружно ответили, что дома все хорошо, все живы и здоровы.
— Слава богу, что ты, сын мой, цел и невредим вернулся, — заговорила старуха мать. — Мне, матери, радостно видеть, что судьба одарила тебя благополучием и удачей. А Цэвэгмид в твое отсутствие показала себя хорошей хозяйкой, ее стараниями аил содержится в порядке.
Старший сын подошел к отцу и, как учила мать, поднес ему хадак и чашу с молоком.
— Это тебе, папа, за победу над врагами и за почетное звание.
Растроганный Максаржав поцеловал своего первенца, а за ним и остальных детей.
— А теперь, дети, ступайте все в восточную юрту. Смотри-ка, какие на вас новенькие и красивые гутулы! Слушаетесь, наверное, матери, вот она и балует вас.
— Сандуй наш — теперь главный мой помощник в доме. Иногда, конечно, и балуется, случается, и пожуришь его, а он обижается, — заметила Цэвэгмид.
— Разве можно обижаться на родителей? — нахмурился Максаржав.
В юрте было душно и тесно — пришли не только родственники, но и соседи. Максаржав встал и обратился к гостям:
— Давайте-ка, друзья, споем. Давно я не слышал чудесных песен нашего края.
Пир продолжался весь день. Лишь поздно вечером гости понемногу разошлись. Цэвэгмид рассказала мужу о детях, о том, как они жили без пего. Дети не отходили от отца, самый младший устроился у него на коленях да так и уснул. Цэвэгмид улыбалась, глядя на эту картину. Максаржав сидел в хойморе. На плечи его был небрежно накинут дэли. Присутствие хозяина словно наполнило жизнью это жилище. Того давно уже улегся спать в соседней, восточной юрте. Наконец угомонились и дети, Максаржав и Цэвэгмид тоже легли. Но долго еще в ночной темноте слышался их шепот.
— Где это ты разыскал своего Бого? — спросила Цэвэгмид.
— Он сам меня нашел.
— Он женат, дети есть? Хозяйством обзавелся?
— Да нет, не получилось у него... Один как перст.
— Что ж так? Может, нам женить его?
— Где там! Разве он согласится!
— А почему бы не жениться? Лет ему немало, сколько ж одинокому мыкаться?
— Ты лучше сшей ему хороший дэли да еще что-нибудь из одежонки.
— Это можно.
— Я пробуду дома дня два-три, потом поеду в Хурэ.