Великая замятня
Шрифт:
О внутренних причинах замятни сказано было много, а о внешних — только мельком. Но, как бывает в истории, эти силы действуют рука об руку.
В Копенгагене незадолго перед нашей небывалой смутой был создан «Институт по изучению последствий войны», где была провозглашена идея о том, что «ключ к будущей мировой истории лежит в разгроме исторической России». Тот «институт» организовал и возглавлял международный торговец и банкир — шулер Израиль Лазаревич Гельфанд-Парвус — он же Молотов, который вместе с Троцким разжигал смуту в С.-Петербурге в начала века. А сокрушение исторической России было невозможно без погрома ее крестьянства и разорения ее сельского хозяйства. И для того были использованы и международная пропаганда, и террор государственных деятелей и верных долгу соотечественников, и финансирование смуты, и слияние двух фронтов — внешнего и внутреннего — в один фронт. И успех был достигнут: именно наше крестьянство попало не только в большую отечественную замятию, но и в мировую. Только с 1902 по 1912 год террористами «от революции» было зверски убито около 1000 представителей
Историческая Россия испила горькую чашу смертельного напитка, от которого она с трудом выздоравливает. Ныне она, протирая глаза, видит все ужасы погружения ее — некогда нравственно-духовной и правдоносной, Могучей и богатой— в пропасть бездуховности и безнравственности, бесправия и нищеты. Она но только видит, но и глубоко осознает, как пытались и еще пытаются использовать ее как колонию, разворовывая ее ресурсы, стремились и еще стремятся грабить ее народ, растаскивать ее культурное наследство, т. е. господствовать над ней во всех отношениях. Вот чем для России обернулось то, что она и ее народ пренебрегли опасностью внешних разрушительных сил.
Более 400 лет Россия стояла непоколебимо, избегая и не допуская земской и всенародной смуты, которой могли бы воспользоваться ее ненавистники. Но вот в XX веке она позволила сделать и то, и другое. И это второе ее историческое наказание за беспечность, забвение законов нравственно-духовной жизни, за нелюбовь к Родине и Отечеству. Это последнее планетное событие, случившееся с Россией, как и первое, происшедшее с ней в ХШ веке, чрезвычайно грозно и судьбоносно для ее будущего. И хватит ли у нас мужества, воли, терпения, знания, упорства, чтобы вывести Россию из той небывалой в ее истории грозы? Надо вывести, ибо вместе с закатом России рухнет весь мир, созданный за последние почти 2000 лет Христианской культуры. Потому, пока не поздно, пора остановить великую замятню духовно, нравственно, физически, законно, государственно, повсеместно, как хотите, и начать с того, с чего качали в середине XIX века, с чего начал П. А. Столыпин и его сподвижники, с чего пошел бы А. В. Чаянов и его соратники. Два-три года, может быть, пять лет нам отпущено, чтоб поправить дело.
Как нам смирить великую замятню?
Но что же не дало сельскому хозяйству вовсе погибнуть? Полный ответ на этот вопрос еще не искали, но одно несомненно, что оно чудом уцелело, и спасла его только приусадебная земля, личные подсобные хозяйства, та, пусть неполная, личная собственность на землю, которая является его неотъемлемым нравственным достоянием.
Около 18 миллионов в довоенные и 16 миллионов в шестидесятые годы крестьянских семей, имевших приусадебную землю, которую они считали в глубине души своей, неотчуждаемой, передаваемой детям, спасли народ от погибели. И с каким бы упорством партийная и государственная деятельность ни пыталась убить эти личные хозяйства, прикрываясь якобы социальными благами, ей это не удавалось. Потому что они есть сама жизнь народа, которую он берег как зеницу ока. В наши дни личные хозяйства, насчитывающие 52 миллиона участков, вместе с садовыми дают 24 процента всей сельскохозяйственной продукции, а по картофелю, мясу и молоку свыше 50 процентов. Тем и держимся ныне, как и держались за все десятилетия смуты и порухи. А убери мы эти хозяйства — настанет нам конец!
И конец этот может оказаться близким! вместе со сходом с исторически выверенного, истинного пути крестьянства покатилось туда же сельское хозяйство, а за ним и все народное хозяйство. Наше государство в своей истории с трудом дотянуло до 90-х годов XX века только потому, что оно все же не железнодорожный состав и не автопоезд, которые сходят с пути в пропасть в считанные секунды, но сложнейшее
Уже говорилось о том, что в историческом бытии народа крестьянский и земельный вопросы являются самыми главными, от решения которых зависит жизнь или смерть государства. Разрешил ли эти вопросы наш народ? Из приведенного повествования стало ясно, что в 1906—1916 годах он стоял близко к разрешению этих судьбоносных вопросов. На протяжении же последних 70 лет он не только их не разрешил, но еще более запутал, затемнил, не разъяснил, т. е. сделал неподъемными. Крестьянский строй под накатами внешних и внутренних сил стремительно падал низ, разваливаясь.
Как-то в 60-е годы, в разгар хрущевских потуг исправить сельское хозяйство, на совхозном собрании в селе Топольном спросили столетнего деда Афанасия Осиповича Зиновьева, тоже записанного в 30-м году в «кулаки», сосланного в ссылку в Нарымский край и спасенного оттуда вместе с семьей орденоносным сыном Макаром, о том, верит ли он теперь в подъем крестьянского дела? Дед Афанасий Осипович ответил: «Ничего у вас не получится и дальше все полетит прахом в тартарары. Крестьянствование — это святое дело и его надо справлять Духом Святым, духовными людьми, а не козлищами, как вы здесь сидящие!» Я много раз думал над высказыванием этого старожила, рожденного в послереформенное время Александра II, — и всякий раз находил в нем великую правду, без которой не ожить, не оправиться от недуга ни крестьянину, ни земле.
Крестьянин — это прежде всего крещеный человек, а уж потом мужик, земледелец или земледел, селянин, поселянин. Встарь крестьяне носили разные житейские названия — люди, сироты, серебренники, рядовые, исполовники, изорники, огородники, кочетники (рыбаки), ролейные закупы (поселенные на чужих землях), черносошные (на общинных землях), черные люди, огнищане и другие. Но все они были крёсы, вскрёсы, т. е. люди, способные к воскресению, к оживанию в мирском значении. Никогда ни о ком из них не говорилось, что «не быть ему кресу, не ожить, не оправиться от недуга, не властвовать, не исполнить воли своей». Крестьянство — это прежде особое состояние духа крестьянина, а уж потом его знания, дело, землепашество. Крестьянствовать — это прежде духовное делание, а уж потом земледелие, хлеборобство, животноводство. Потому крестьянствовать значило то же самое, что и крестовать — вступать а крестовое братство и тем оживать в миру. Потому быть крестьянином значило то же самое, что быть крестоносцем — носить не только нательный крест, но и крест мирских бедствий. О том и говорилось: «крестьянину крестовать — грехи мира поднимать!»; «за грехи отвечать — крестьянину не бедовать»; «родился, не крестился, не умер и не живет?»; «жил не крестьянин, умер не родитель»; «жил не сосед, помер — не крестьянин»; «не крестился — лучше бы не родился!». Крестьянин, крестьянство, крестьянствовать — прежде всего состояние духа народа, его духовное единство, его никем и ничем не расторжимый Союз!
Стало быть, крестьянин — это тот, кто постоянно нес тяжкий крест не только бремени кормления народа, но и сохранения его нравственно-духовного здоровья, оберегания святости памяти народной и духовного стремления к достижимой на земле абсолютной правде. Эта правда раскрывалась только духовным подвигом! Тот подвиг — вот что такое жизнь крестьянина, крестьянства, вот что такое крестьянствовать! Тот подвиг проявлялся в незатухавшем горении, радении, нестихавшем творении крестьянской души! Он прорастая в том, кто действительно святил, знал, умел, трудил, преображал, прибавлял! В житии крестьянина всегда лежало, как самое изначальное, святительство земли своей, которая и откликалась на него неисчислимыми дарами. Отсюда проистекал крестьянин как умелец, знаток, художник, труженик. Земля была для него не столько мастерской, сколько Святилищем — Храмом! Вне такого Святилища не было и не будет крестьянина! Крестьянин не помышлял жить на земле, не освящая ее постоянной молитвой. Он не начинал сев хлебов без того же его освящения. Он не выгонял скот на пастбище, не строил дом, не клал в нем печи, не сооружая сарая, колодца, овина, гумна, мельницы, моста без того же их освящения. Он не допускал и рождения новой жизни растений и животных, опекаемых и поддерживаемых им, без того же святого действа. И то, что теперь нередко любого работника, причастного к сельскому хозяйству, называют именем крестьянина, — не может не вызывать горькую обиду за принижение великого значения смысла того имени. В наши дни истовая крестьянская душа догорает только в тех, кто, умирая на холодной печи, оставаясь в своем заброшенном селения, кто, приближаясь к смерти, не оставляет своих родных пепелищ — святой земли, политой потом и кровью, горючими слезами многих поколений, и могил своих дедов и бабушек, отцов и матерей. И кто знает, сколько таких последних крестьянских из могикан лежат на остывших печах, непохороненные годами!
В главных чертах крестьянствование и теперь выступает как нерасторжимая совокупность неравных, но равноценных, процессов, а именно; духовных как проявление всеединого, надмирного приятия мира,- нравственных как проявление любви, долга и дисциплины; художественных как проявление красоты и качества бытия вещей; познавательных как стремление к изучению тех законов, которые правят вещами и их судьбою; телесно-мускульных как творение вещей и одушевлений их бытия; общественных и правовых как обеспечение организации совместной жизни и требование верного распределения правовых полномочий и обязанностей.