Великие судьбы русской поэзии: XIX век
Шрифт:
«Вместо службы где-нибудь в крепости» Лермонтов восемь месяцев пропутешествовал за казённый счёт, собрав обильный материал для стихов и прозы. Повод: заболел ревматизмом, а может быть, вняв совету кого-нибудь из «бывалых кавказцев», симулировал таковой и по рапорту, поданному в Ставропольский госпиталь, оказался на минеральных водах. До середины августа принимал лечебный курс в Пятигорске, потом до сентября – в Кисловодске. Затем, направившись в урочище Карагач, где находилась штаб-квартира Нижегородского полка, проехался вдоль Кавказской Военной линии «от Кизляра до Тамани, был в Шуше, Кубе, Шемахе, Кахетии, одетый по-черкесски,
Этой же осенью 1837 года оказался на Кавказе и Николай I. Проводя ревизию Военной линии, нагрянул в Ставрополь. Толпы ликующего народа. А в местной гостинице – Лермонтов и Александр Одоевский, декабрист, уже отбывший каторгу и теперь сосланный под пули горцев. Отважный до дерзости, Одоевский вышел на балкон и прокричал проезжающему императору: «Аве, Цезарь, моритури те салютант!» (Цезарь, обречённые на смерть приветствуют тебя!). Приятели смельчака поспешили увести его в комнаты, дескать, если тебя услышат – беда. На что декабрист вполне резонно ответил: «Но, господа, русская полиция по латыни ещё не обучена».
Царская ревизия была проделана с неимоверной быстротой и обошлась российской казне, что называется «в копеечку» – 143 438 рублей 59 копеек. Нелегко представить, но в этой гонке ретивым императором было загнано 170 лошадей! Свита изнемогала от усталости, а самодержец только понукал – быстрей да быстрей. Николай I отличался спартанским аскетизмом. Даже у себя во дворце спал на железной кровати, накрываясь солдатской шинелью. Занимался государственными делами по 18 часов в день. Однажды во время манёвров на Бородинском поле 8 часов провёл в седле, не слезая с лошади, на жаре перед 240-тысячной армией, совершающей свои учебные действия.
10 октября на Дубийском поле под Тифлисом император произвёл смотр Кавказского корпуса, среди частей которого были и Нижегородские драгуны. Царь был в добром настроении и за удачную парадировку приказал выдать всем нижним чинам по два рубля, по два фунта рыбы и по две чарки вина. Опытный царедворец Бенкендорф счёл этот момент весьма подходящим, чтобы замолвить словечко за Лермонтова. Опальному поэту вышло высочайшее прощение, и на следующий день был подписан приказ о его переводе в Гродненский гусарский полк, не участвующий в Кавказской войне.
Нужно сказать, что среди четырёх, прорысивших перед самодержцем эскадронов Нижегородских драгун самого Михаила Юрьевича не было. В эту пору поэт, незадолго до того обворованный в Тамани, всё ещё находился в Ставрополе без вещей и денег. Впрочем, царь о его отсутствии на параде не знал. Кроме личных вещей среди украденного оказался и пакет, который Лермонтов взялся доставить Николаю Мартынову от его родных. В пакете находились деньги и письма. Деньги Михаил Юрьевич отдал из своих, а вот пропажа писем несколько испортила отношения между двумя приятелями, однокашниками по юнкерской школе. Во всяком случае, мать Николая в последующей переписке с сыном высказала предположение, что никакой кражи не было, дескать, лукавый «почтальон» попросту вскрыл эти письма и прочитал.
В пору своих скитаний по Кавказу Лермонтов всё ещё горит негодованием на убийц Пушкина и у него исподволь вызревает план мести, разумеется, литературной. На этот раз он отказывается от прямого обращения к недругам Александра Сергеевича. Да и зачем действовать
И вот перво-наперво описываемое событие отодвигается лет на двести назад; Александр Сергеевич преображается в московского купца Степана Калашникова; французский эмигрант, кавалергард Дантес – в «басурманского сына», опричника Кирибеевича, а император Николай I – в своего мнительного и жестокосердного предшественника Ивана Васильевича Грозного. Даже само определение «басурманский сын» указывает на французское происхождение Кирибеевича-Дантеса. Вспомним, что в своём «Бородино» Лермонтов написал «И отступили басурманы», имея в виду именно французов.
Да и во всём остальном почти полное тождество «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» с пушкинской дуэльной историей. Причём по некоторым пунктам это соответствие доходит до мельчайших деталей.
И там, и тут время действия – зимние праздники, очевидно, масленица. И причина поединка – поруганная честь жены Калашникова-Пушкина, ставшей предметом всяческого злословия и сплетен:
А смотрели в калитку соседушки,Смеючись, на нас пальцами показывали.И вызов на бой принадлежит Кирибеевичу-Дантесу, и удар свой, свой выстрел наносит он первым. Единственное отклонение в сюжете от реального хода событий – поверженным на дуэльном поединке оказывается не Калашников-Пушкин, а Кирибеевич – Дантес. Но это отступление от полного параллелизма – не только необходимая маскировка, иначе бы намёк на Пушкина мгновенно обнаружился и затея провалилась, это отступление от правды позволяет Лермонтову указать на главного виновника смерти поэта – на царя, который с самодовольной издёвкой обращается к своей жертве:
«Я топор велю точить-навострить,Палача велю одеть-нарядить,В большой колокол прикажу звонить,Чтобы знали все люди московские,Что и ты не оставлен моей милостью».Как созвучны эти слова добродетельной личине Николая I, не постыдившегося над ложем умирающего поэта выказывать себя его благодетелем, мол, и долги твои уплачу, и семье твоей помогу: «твои дети – мои дети»… Впрочем, и это циничное лицемерие императора отражено в «Песне»:
«Молодую жену и сирот твоихИз казны своей я пожалую».«Песня» – единственная дань Михаила Юрьевича старинному поэтическому ладу, употреблённому ради конспирации и к которому ни прежде, ни потом он уже не прибегал. И тем более странно, что ни один исследователь до сих пор не обратил внимания на истинную подоплёку «Песни». Недаром сказано: «утаил от премудрых и открыл младенцам».
Только 1 ноября Лермонтов добрался до штаб-квартиры Нижегородского драгунского полка, где и узнал о своём новом назначении в Гродненский гусарский. Разумеется, был обрадован, и 3 января следующего года уже оказался в Москве, а вскоре добрался и до Петербурга.