Великий диктатор. Книга вторая
Шрифт:
— Ай, делайте, что угодно. Но поверь моему слову, ничего ты там не найдёшь, — махнул на меня рукой старик.
— Спорим? — я протянул ему через стол свою ладонь.
— Кхм, — дед покряхтел, скосил глаза сначала на дядю Тапио, затем на господина Бергрота, почесал бороду и ответил мне. — Хорошо, спорим, внук. На всю ту землю. Если за месяц геологи ничего не найдут, земля уходит под управление корпорации. А что хочешь ты?
— А если найдут, то ты строишь в Улеаборге зерновой элеватор по американской технологии на двадцать тысяч тонн.
— Кха, — аж подавился воздухом дед Кауко. — Ну ты, что, того?
— Молодой Хухта явно хотел бы взять под контроль торговлю хлебом во всей Остроботнии, Лапландии и, даже, в Норвежском Финнмарке. Кстати, хорошая идея, — неожиданно поддержал меня наш технический директор. — Сейчас весь регион снабжается зерном не централизованно и по весьма завышенным ценам. Если летом заполнять хранилище французским, германским или русским зерном полностью, то есть шансы выдавить хлебных спекулянтов и самим диктовать цены. Да даже если и нет, то можно просто хранить их зерно. Скоро достроят электростанцию и у нас будет избыток электроэнергии.
— Это вы на что намекаете, Эдвин? Что в том холме есть медь и я проиграю спор? — насторожился дед.
— Ха-ха-ха. Нет, Кауко. Я не знаю про медь. Мне просто понравилась идея вашего внука.
— Вот же ты хитрец, Матти! Мне теперь что же, хоть так, хоть этак, но всё равно придётся строить этот твой элеватор?
— Так мы спорим или нет, деда?
— Ладно. Спорим. По рукам, — и мы пожали друг другу руки.
……
— Херра Викстрём, приехали, — потрепал я за плечо задремавшего мужчину. — Давайте помогу. На меня опирайтесь, — подхватил я под руку нетрезвого скульптора и почти силой потащил к дверям скромного домика в районе Рускеасуо (Коричневое болото). — Останься в машине, — бросил я на английском Ичиро Хонде, которого взял с собой, чтобы тот присматривал за мобилем.
— Матти! — вырвался у меня из рук скульптор. — Ты не прав! Мы же договаривались разговаривать на ты! Прекращай выкать!
От нотации пьяного мужчины меня спасла его супруга, вышедшая на улицу и подхватившая Эмиля Викстрёма с другой стороны. Вдвоём мы смогли завести начавшего что-то петь мужчину в дом и уложить на кушетку в небольшом зале.
— Фух, — промокнул я платком пот на лбу и шее. — Тяжёлый он у вас. А вроде росту небольшого.
— Костистый, — засмеялась женщина. — Весь в отца, как он любит говорить. Может, чаю?
— Спасибо, руова Викстрём, не откажусь. Пить хочу, просто ужас.
— Алиса Хегстрём, я не брала фамилию мужа, — поправили меня.
— Извините, руова Хегстрём. Я не знал. Ваш муж не очень много рассказывал о семье.
— Ничего страшного. И извини, чай только зелёный. После возвращения из Китая у моего мужа изменились вкусы. Раньше он любил кофе, а сейчас только чай.
— Это ещё лучше. Зелёный чай хорошо утоляет жажду, — кивнул я женщине и припал к кружке с напитком.
— А мой Эмиль теперь стал ещё и композитором? — после недолгого молчания спросила она.
— Да, руова. Но это получилось случайно. А до этого он успел стать архитектором.
— Ну, про архитектора я знаю. Он со мной делился планами. Мечтал хоть что-то построить как его отец. Поэтому и не стал подыскивать тебе архитектора, а поехал сам. Он и наш дом мечтает построить сам. Да всё никак не построит, — грустно вздохнула хозяйка дома.
Я только молча покивал
Почти две недели непрерывного общения его с отцом Харри закончились утверждением проекта у епископа, которому тоже очень понравился придуманный стиль. Основное здание планировалось в классическом готическом стиле, а вот башня и абсида были нестандартные.
Главную башню решили строить в виде двадцатипятиметрового маяка с крестом из стекла и стали, и с электрической подсветкой. На двадцатиметровой высоте запланировали установить четверо часов смотрящих на все стороны света. А абсида, алтарная пристройка, планировалась в виде крепостной башни со стеклянным куполом из нашего бронебойного стекла.
Пока они развлекались составлением прожектов, я дописывал учебник по безопасности, проводил летние пионерские игры и репетировал песню к годовщине возвращения финляндских стрелков из Китая. Как я понял из присланного письма от Альфреда Норрмена, председателя городского совета города Гельсингфорса, город определился с местом установки памятника мне. И, заодно, привязал дату открытия памятника к дате возвращения стрелков Китайской бригады.
В своём письме господин Норрмен приглашал на это мероприятие меня и всех инвалидов и ветеранов, работающих на наших предприятиях. Так получилось, что когда дед в очередной раз посетовал на нехватку рабочих рук, я предложил ему набрать солдат-инвалидов, вернувшихся из Китая. И дед, подумав, так и сделал. Всего у нас на заводе игрушек и автомобильном работало уже почти полторы сотни инвалидов.
А заодно, новый градоначальник Гельсингфорса просил написать песню к планируемым торжествам. Я долго копался в своих записях и памяти, пока не остановился на одном, вполне подходящем варианте. В переводе на финский язык песня получилась несколько тяжеловесной. Но так как сейчас все официальные мероприятия в княжестве проводились на русском языке, то и петь песню можно было на великом и могучем. Тем более, что почти все пионеры из моего отряда владели русским, а ещё им очень хотелось поехать в столицу княжества.
На одну из наших репетиций случайно забрёл Эмиль Викстрём. Которому песня очень понравилась, но не понравилось отсутствие музыкального сопровождения. И он взялся написать музыку. Выслушав все мои ла-ла-ла, тра-та-та и ду-ду-ду, как я помнил мелодию и выдал за свои хотелки, он принялся ваять. А я в очередной раз дал себе слово выучиться играть на каком нибудь музыкальном инструменте.
Непоседливый Викстрём, договорившись с директором нашей школы, уже через несколько дней разучивал написанную им мелодию со школьным оркестром. Правда, в процессе этих репетиций его чуть не поколотили родственники пятнадцатилетнего тарелочника, которого он обозвал по научному — перкуссионистом, что в голове у обидчивого Лассе Ахолы было переведено как матерное, пулуннуссийя (pulunnussija). Слава Богу, что старший Ахола был человеком рассудительным, и перед тем как махать кулаками попытался выяснить как и за что обозвали его сына.