Великий карбункул
Шрифт:
подобно самому творцу. Бесчисленное множество неясных образов возникает из
небытия по одному твоему знаку. Мертвые оживают вновь; ты возвращаешь их в
прежнее окружение и наделяешь их тусклые тени блеском новой жизни, даруя им
бессмертие на земле. Ты навсегда запечатлеваешь промелькнувшие исторические
события. Благодаря тебе прошлое перестает быть прошлым, ибо стоит тебе
дотронуться до него - и все великое навсегда остается в настоящем, и
замечательные личности
самых деяний, которые их прославили. О всемогущее искусство! Перенося едва
различимые тени прошлого в краткий, залитый солнцем миг, называемый
настоящим, можешь ли ты вызвать сюда же погруженное во мрак будущее и дать
им встретиться? Разве я не достиг этого? Разве я не пророк твой?”
Охваченный этими гордыми и в то же время печальными мыслями, художник
начал разговаривать вслух, идя по шумным улицам среди людей, которые не
догадывались о терзавших его думах, а приведись им подслушать его
размышления, не поняли бы их, да и вряд ли захотели бы понять. Плохо, когда
человек вынашивает в одиночестве тщеславную мечту. Если вокруг него нет
никого, по кому он мог бы равняться, его стремления, надежды и желания
грозят сделаться необузданными, а сам он может уподобиться безумцу или даже
стать им. Читая в чужих душах с прозорливостью почти сверхъестественной, художник не видел смятения в своей собственной душе.
– Вот, верно, их дом, - проговорил он и, прежде чем постучать, внимательно оглядел фасад.
– Боже, помоги мне! Эта картина! Неужели она
всегда будет стоять перед моими глазами? Куда бы я ни смотрел, на дверь ли, на окна, - в рамке их я постоянно вижу эту картину, смело написанную, сверкающую сочными красками. Лица - как на портретах, а позы и жесты - с
наброска!
Он постучал.
– Скажите, портреты здесь?
– спросил он слугу, а затем, опомнившись, поправился: - Господин и госпожа дома?
– Да, сэр, - ответил слуга и, обратив внимание на живописную внешность
художника, которая бросалась в глаза, добавил: - И портреты тут.
Художника провели в гостиную, дверь из которой вела в одну из
внутренних комнат такой же величины. Поскольку в первой комнате никого не
оказалось, художник прошел к двери, и здесь взорам его представились и
портреты и сами их живые прототипы, так давно занимавшие его мысли. Невольно
он замер у порога.
Его появления не заметили. Супруги стояли перед портретами, с которых
Уолтер только что отдернул пышный шелковый занавес. Одной рукой он еще
держал золотой шнур, а другой сжимал руку жены. Давно скрытые от глаз, портреты с прежней силой приковывали к себе взор, поражая совершенством
исполнения, и, казалось,
комнату каким-то горестным сиянием. Портрет Элинор выглядел почти как
сбывшееся пророчество. Задумчивость, перешедшая потом в легкую печаль, с
годами сменилась на ее лице выражением сдержанной муки. Случись Элинор
испытать страх, ее лицо стало бы точным повторением ее портрета. Черты
Уолтера приняли хмурое и угрюмое выражение: лишь изредка они оживлялись, чтобы через минуту стать еще более мрачными. Он переводил глаза с Элинор на
ее портрет, затем взглянул на свой и погрузился в его созерцание.
Художнику показалось, что он слышит у себя за спиной тяжелую поступь
судьбы, приближающейся к своим жертвам. Странная мысль зашевелилась у него в
мозгу. Не в нем ли самом воплотилась судьба, не его ли избрала она орудием в
том несчастье, которое он когда-то предсказал и которое теперь готово было
свершиться?
Однако Уолтер все еще молча рассматривал свой портрет, как бы ведя
немой разговор с собственной душой, запечатленной на холсте, и постепенно
отдаваясь роковым чарам, которыми художник наделил картину. Но вот глаза его
загорелись, а лицо Элинор, наблюдавшей, как ярость овладевает им, исказилось
от ужаса, и когда, оторвав взгляд от картины, он обернулся к жене, сходство
их с портретами стало совершенным.
– Пусть исполнится воля рока!
– неистово завопил Уолтер.
– Умри!
Он выхватил кинжал, бросился к отпрянувшей Элинор и занес его над ней.
Их жесты, выражение и вся сцена в точности воспроизводили набросок
художника. Картина во всей ее трагической яркости была закончена.
– Остановись, безумец!
– воскликнул художник. Кинувшись вперед, он
встал между несчастными, ощущая, что наделен такой же властью распоряжаться
их судьбами, как изменять композицию своих полотен. Он напоминал волшебника, повелевающего духами, которых сам вызвал.
– Что это?
– промолвил Уолтер, и обуревавшая его ярость уступила место
мрачному унынию.
– Неужели судьба не даст свершиться своему же велению?
– Несчастная женщина!
– обернулся художник к Элинор.
– Разве я не
предупреждал вас?
– Предупреждали, - ровным голосом отозвалась Элинор, оправившись от
испуга, и на лице ее появилось привычное выражение тихой грусти, - но ведь
я… я любила его!
Разве рассказ этот не заключает в себе глубокой морали? Если бы можно
было предугадать и показать нам последствия всех или хотя бы одного из наших
поступков, некоторые из нас назвали бы это судьбой и устремились ей