Великий перелом
Шрифт:
В это же время другой человек — по тону речи явно офицер — обратился к людям, скрытым темнотой:
— Эй, вы, тащите ящики сюда. Думаете, они сами пойдут, что ли?
Его слова звучали требовательно и одновременно смешно — хорошее сочетание, если хочешь добиться от своих солдат максимума возможного.
— Вы, немцы, всегда считаете, что вы единственные, кто знает все обо всем, — сказала Людмила солдату с фонарем.
У того рот открылся от удивления. Она слышала, что у ящеров эта гримаса что-то обозначает, но так и не смогла вспомнить, что именно. Но она подумала, что это забавно. Немецкий солдат
— Эй, полковник, вы не поверите! На этом самолете прилетела девушка.
— Я встречался раньше с женщиной-пилотом, — ответил офицер. — И она была очень хорошим пилотом, в самом деле хорошим.
Людмила застыла на непривычном сиденье «шторха». Все ее тело, казалось, погрузилось в колотый лед — или это был огонь? Она не могла сказать. Она смотрела на панель приборов — все стрелки лежали на колышках возле нулевых отметок, — но не видела их. Она сама не поняла того, что слова — на русском — непроизвольно сорвались с ее губ:
— Генрих… это ты?
— Майн готт, — тихо сказал офицер где-то в темноте, наполненной треском сверчков, в которой она не могла увидеть его. Она подумала, что это его голос, но она не встречалась с ним полтора года и могла ошибиться. Через мгновение он осмелел: — Людмила?
— Что тут за чертовщина происходит? — спросил солдат с фонарем.
Людмила выбралась из «физлера». Она все равно должна была это сделать, чтобы немцам удобнее было грузить в самолет ящики с патронами. Но даже когда ее ноги зашагали по земле, она чувствовала себя так, будто все еще летит, и гораздо выше, чем безопасно для любого самолета.
Ягер подошел к ней.
— Ты еще жива, — почти сурово сказал он.
Посадочный фонарь давал немного света. Она не смогла рассмотреть, как он выглядит. Но теперь, когда она смотрела на него, память добавила недостающие детали: у уголков глаз его появились складки; губы с одной стороны приподнимаются, когда он увлечен или просто задумался; седые волосы на висках.
Она сделала шаг к нему, и одновременно он сделал шаг к ней. Они оказались так близко, что смогли обнять друг друга.
— Что за чертовщина здесь происходит? — повторил солдат с фонарем.
Они игнорировали его.
В ночи прогудел сильный глубокий голос, сказавший по-немецки:
— Что же, это ведь сладко, не так ли?
Людмила игнорировала и это вмешательство. Ягер не мог себе этого позволить. Он оборвал поцелуй раньше, чем хотел бы, и повернулся к подходившему человеку — в ночи это была лишь большая, нависающая тень. Официальным тоном он сказал:
— Герр штандартенфюрер, представляю вам лейтенанта…
— …старшего лейтенанта, — вмешалась Людмила.
— …старшего лейтенанта Людмилу Горбунову из советских ВВС. Людмила, это штандартенфюрер Отто Скорцени из Ваффен СС [19] , мой…
— …соучастник, — перебил его Скорцени. — Вижу, вы старые друзья. — Он расхохотался. — Ягер, скрытный дьявол, ты прячешь самые разные интересные вещи под своей фуражкой, не так ли?
— Это необычная война, — с некоторым упрямством ответил Ягер.
Быть «старым другом» советской летчицы было разрушительно для карьеры служащего вермахта — а может быть, и хуже, чем просто разрушительно. Равно как и отношения такого рода с немцем были опасны для
19
Войска СС — на протяжении 1933–1945 годов это понятие значительно изменяло свой смысл. Созданные как части усиления для «охранных отрядов», с началом воины они были преобразованы в полноценные воинские части, вначале элитные, добровольческие, а к концу войны — совершенно рядовые. Отличались от строевых частей вермахта знаками отличия и воинскими званиями. Система обучения пехотинца, разработанная для войск СС, после войны была принята в большинстве армий мира. — Прим. ред.
— Ты ведь работал с русскими, Скорцени.
— Но не так интимно. — Эсэсовец снова захохотал. — Не прибедняйся. — Он взял Ягера за подбородок, словно был его снисходительным дядюшкой. — Не делай того, что не доставляет мне радости.
Насвистывая мелодию, которая звучала, как он, вероятно, считал, скабрезно, он ушел в темноту.
— Ты работаешь с ним? — спросила Людмила.
— Случается, — сухо отметил Ягер.
— Как? — спросила она.
Вопрос, как понимала его Людмила, был очень широк, но Ягер понял, что она имеет в виду.
— Осторожно, — ответил он, вкладывая в ответ больший смысл, чем в ожидаемый ею.
Мордехай Анелевич уже давно уступил неизбежности и пользовался отдельными предметами германского обмундирования. В Польше имелись огромные запасы его, оно было прочным и достаточно практичным, пусть даже и не так хорошо приспособленным к зимним холодам, как обмундирование русского производства.
Но одевшись с головы до ног в полную форму вермахта, он испытал несколько другие ощущения. Глядя в зеркало, он видел нацистского солдата, которые так зверствовали в Польше, и его охватывал сверхъестественный страх, несмотря на то что он считал себя светским человеком. Но на это пришлось пойти.
Буним угрожал евреям репрессиями, если они попытаются заблокировать перемещения войск ящеров в Лодзи. Поэтому нападения должны происходить за пределами города, чтобы их можно было списать на немцев.
Соломон Грувер, также в германской форме, подтолкнул его локтем. К его каске эластичными лентами были прикреплены зеленые ветки, и он был почти неразличим в лесу неподалеку от дороги.
— Вскоре они должны напороться на первые мины, — сказал он тихим голосом, искаженным противогазом.
Мордехай кивнул. Мины были тоже германскими, в корпусах из дерева и стекла, чтобы их было труднее обнаружить. Бригада, ремонтировавшая шоссе, только что установила их… вместе с некоторыми другими вещами. На этом участке шоссе длиной в два километра ящеров ожидала по-настоящему неровная дорога.
Грувер, как обычно, имел мрачный вид.
— Это будет нам стоить многих людей, неважно каких, — сказал он, и Анелевич вынужден был согласиться.
Ему неприятно было проявлять благосклонность к немцам, в особенности после того, что немцы собирались сделать с евреями в Лодзи. Но эта благосклонность должна была пойти на благо немцам вроде Генриха Ягера, не дав ничего хорошего Скорцени или СС. Так надеялся Анелевич.