Великий перевал
Шрифт:
— А вы не забывайте, что вы на войне, где существует дисциплина. Чтоб все было в порядке! Всех под арест посажу!
И он вышел из барака, метнув кругом грозный взгляд.
Дежурный врач промолчал, но по тому, как дрожали у него руки, видно было, что слова старшего врача его глубоко оскорбили.
В пять часов вечера к особой платформе плавно подошел и остановился царский поезд, весь состоявший из синих блестящих вагонов.
На платформе стояло все местное начальство,
Задняя стенка последнего вагона-гаража откинулась и два автомобиля плавно спустились по ней на землю.
На эвакуационных пунктах царило волнение, сестры и санитары в белоснежных халатах обходили раненых, одетых тоже в чистое белье.
Бараки были по возможности прибраны и проветрены. Раненые отнеслись к предстоящему посещению по-разному. Одни радовались тому, что можно будет дома похвастаться — царя видел. Другие хмурились и потихоньку делали свои замечания.
— Небось, как царю-то приехать, все чистое выдали, а так в грязи лежи.
Тяжело раненые лежали равнодушно, и видно было, что никакой царь не может уже их интересовать. Слишком много довелось им испытать!
Дежурный врач барака № 9 постарался, и в его бараке ни к чему нельзя было придраться.
Когда в дверях показалась, наконец, знакомая всем по портретам фигура царя, за которым шел старший врач и свита, дежурный врач подошел, отдал честь и отрапортовал.
Царь с усталым видом обходил барак. Когда старший врач, забегая вперед, обращал его внимание на какое-нибудь достоинство госпиталя, царь насмешливо щурил глаза.
Раненые провожали группу посетителей долгими любопытными взглядами.
Около одной койки царь остановился.
— Красивый парень, — сказал он.
Раненый открыл глаза и устремил на говорившего тяжелый воспаленный взгляд.
— Тебе первая пуля, — пробормотал он вдруг.
Старший врач посмотрел на номер и побледнел.
Это был раненый № 825.
— Тяжелый случай, бред... а вот ваше величество обратите внимание...
Но царь продолжал смотреть на раненого.
— Ты меня должно быть за немца принял... Ты знаешь, кто я?
— Царь!
— Ну, так как же?
Раненый тяжело задышал.
— Тебе первая пуля, — опять пробормотал он.
Царь пристально и долго глядел в пылающие почти безумные глаза. Вдруг он вздрогнул, нахмурился и отвернулся.
— Здесь тяжело дышать, — произнес он, — мне душно... у вас плохая вентиляция...
И он быстро вышел из барака, не слушая, что говорит дрожащим голосом старший врач.
Дежурный врач насмешливо посмотрел им вслед.
— В другой раз будьте немножко повежливее с вашими подчиненными, г. доктор, — прошептал он, — пожалуй «Владимир»-то ваш теперь плакал!
После этого он подошел к № 825.
Но тот уже снова впал в забытье, а соседи по койкам, слыхавшие весь разговор его с царем, обсуждали сказанные
В эту ночь раненый № 825 был отправлен с 3-го образцового эвакуационного пункта, но куда, этого никто не знал.
XI. ГРОМ В ФЕВРАЛЬСКОМ НЕБЕ
Как только разошлись гости, Анна Григорьевна послала за Францем Марковичем, дабы совместно с ним обсудить, что делать с Васей. Его последняя выходка вызвала ее чрезвычайный гнев.
Но Франц Маркович так усиленно предался именинному угощению, что теперь лежал неподвижно у себя на постели и держался обеими руками за живот.
— Отвезите меня в Париж, — повторял он жалобным голосом, — я хочу умереть среди родных и друзей.
Вообще Анне Григорьевне на этот раз не повезло. Внезапно в передней послышался звонок, а затем по всему дому разнесся громоподобный бас и звонкий собачий лай.
Это приехал брат Анны Григорьевны, Иван Григорьевич, мужчина лет 50, огромного роста, всегда пребывавший в наилучшем расположении духа. Он почти всю свою жизнь прожил у себя в имении, где главным его занятием была охота.
Анну Григорьевну не слишком радовал приезд брата, ибо он сразу нарушал чинный строй ее дома. К тому же Иван Григорьевич всюду возил с собой Джека, рыжего ирландского сеттера, наводившего панику на любимых кошек Анны Григорьевны. Как только в доме появлялся Джек, кошки немедленно переселялись на зеркальный шкаф и там только чувствовали себя в безопасности.
— А где же именинница? — кричал Иван Григорьевич, шагая, будто слон, по зале, — неужто спит? Эй, Анна, ты спишь?
Но Анна Григорьевна еще не спала и встретила своего брата довольно холодно.
— Ну, как у вас в Москве? — гаркнул Иван Григорьевич, разваливаясь в кресле. Кресло затрещало, и одна из ручек отлетела.
— Ну и мебель, — вскричал с негодованием Иван Григорьевич, отшвыривая ручку в угол, — это карликам на такой мебели сидеть!
Он пересел на диван.
— А где предводитель команчей?
Предводителем команчей он называл Васю, так как тот в детстве очень любил играть в индейцев.
Анна Григорьевна нахмурилась.
— Он ведет себя из рук вон плохо, — сказала она, — то, что он сделал сегодня, превосходит всякие границы.
И она начала рассказывать брату то, что произошло сегодня в гостиной. Иван Григорьевич был чрезвычайно огорчен смертью Степана. Он прервал рассказ сестры и долго выражал свое сожаление, не замечая, что это ей вовсе не нравится.
Но, когда дело дошло до Васиного выступления, Иван Григорьевич вдруг схватился за бока и расхохотался так, что кошки, сидевшие на шкафу, тревожно выгнули спины.
— Неужто так и сказал? — орал он, задыхаясь от смеха, — хо, хо, хо, воображаю, какую рожу состроил генерал.