Великий перевал
Шрифт:
— Я не вижу тут ничего смешного, — сердито сказала Анна Григорьевна, — мальчишка распустился до последней крайности, в конце концов из-за того, что сестра моя сделала глупость, я не обязана страдать всю жизнь.
Иван Григорьевич постарался было сделать серьезное лицо, но вдруг снова расхохотался с удвоенной силой.
— Нет, каков предводитель команчей, надо его пробрать хорошенько! — И не вынося больше строгого взгляда Анны Григорьевны, Иван Григорьевич помчался в Васину комнату.
Вася сидел за своим столиком весь бледный, ожидая последствий своего преступления.
Вдруг лестница
— Ты что это, разбойник! — воскликнул он, перекувыркивая Васю в воздухе, — ты, говорят, генералов учить вздумал, — и Иван Григорьевич снова разразился хохотом.
Таким образом, благодаря неожиданным событиям, Анне Григорьевне не пришлось прибегнуть к строгим мерам.
Иван Григорьевич прожил в Москве две недели, и за это время Анна Григорьевна почти не выходила из своей комнаты. Она предоставила дом в полное распоряжение своего беспокойного брата и его рыжего пса.
Однажды Вася, совершая с Францем Марковичем утреннюю прогулку, увидал около мясной лавки толпу женщин, которые что-то кричали, стараясь протиснуться в магазин.
— Вон наша барыня, — кричала какая-то женщина, — у нее чуть насморк, она уже в постели лежит, а у меня простуда во всем теле, а меня небось в очередь посылают.
— Все они такие, господа-то.
— Ничего, будет и на нашей улице праздник.
— Скоро всех их по шапке.
К толпе кричавших женщин подошел городовой с ледяными стекляшками на усах.
— Кого это по шапке? — cпросил он строгим тоном.
— А вот узнаешь!
— Ишь, поперек себя шире.
— Проходи, дяденька, важный какой, страсть.
Городовой отошел, махнув рукой, а женщины продолжали кричать и браниться, переминаясь с ноги на ногу от крепкого февральского мороза.
В этот день, поднявшись на чердак, Вася застал Федора в большом волнении:
— Ну, — сказал он, — недолго мне здесь сидеть. Дело к революции пошло. Маманьке в «хвосте» говорили: подожди, говорят, скоро и царю крышка и всяким так генералам! А без генералов и войны не будет!
Однажды, в конце февраля, Васин учитель, Иван Васильевич, ходивший к Васе каждый день, придя на урок, после своей обычной фразы: «Ну-с, что у нас сегодня?» — вдруг сказал:
— А в Петербурге-то происходят стычки между народом и полицией.
— Вы думаете, что начинается революция? — спросил Вася с волнением.
— Поживем, увидим, — отвечал учитель.
Больше Вася от него ничего не добился.
На следующее утро Вася услыхал какой-то шум в переулке. Подбежав к окну и отдернув занавеску, он увидел множество людей, громко кричавших что-то. Один из толпы нес палку с привязанным к ней куском красной материи. У ворот тетушкиного дома столпилась вся прислуга. По переулку шныряли взад и вперед мальчишки. Они кричали, свистели и тоже размахивали какими-то красными лоскутами. С грохотом пронесся грузовик, битком набитый солдатами. И на грузовике тоже развевался красный флаг.
Вася быстро оделся и побежал узнать, в чем дело.
В столовой Вася увидал какого-то господина с седой бородой, в сером пиджаке, как будто с чужого плеча. Вася с изумлением узнал генерала. Он
— Они теперь решили свести со мною счеты. Вы знаете генерала Семенова? К нему ворвались сегодня утром, сорвали с него погоны и этими погонами стали бить его по щекам. Хотели даже убить. К, счастью, явились на выручку какие-то другие солдаты, и его пока просто держат под домашним арестом, но я, знаете ли, не хотел подвергать себя такому же риску, и решил явиться к вам и просить вас разрешить мне пока остаться у вас. Чорт знает, что делается!
Анна Григорьевна была мрачнее тучи. Она никак не могла никого дозваться, так как вся прислуга, не исключая и Дарьи Савельевны, была за воротами. А по переулку шли все новые и новые толпы, и от времени до времени с громом проносился грузовик. Старый дом весь содрогался и стекла в окнах звенели.
Вася побежал на чердак, чтобы поговорить с Федором, но астрономическая комната была уже пуста!
— Батюшки-светы, — закричала Феня, вбегая в сени, — городовых забрали! Ведут словно они тебе мазурики! А царь, говорят, сел на корабль и был таков. И никто не знает, куда укатил!
Васе очень хотелось пойти на улицу, но об этом нечего было и думать, так, как Франц Маркович не отходил от него ни на шаг.
— Неужели, — говорил Франц Маркович испуганно глядя в окно, — я приехал в грубую Россию, чтоб погибнуть на гильотине, как некогда погиб мой предок... О!.. Недаром все родные убеждали меня не ехать! А я, безумец, пренебрег их мудрыми советами! Кошмар! Кошмар!
Из комнаты Анны Григорьевны на цыпочках прошла Дарья Савельевна.
— Вы тут пожалуйста не шумите, — прошипела она Васе, — у Анны Григорьевны мигрень по случаю, что государь отрекся... Ох, горе, горе! Такой особе, как ваша тетушка, такие события переживать большой труд-с... Вы, конечно, утешить ее не можете, потому что вы шалун-с... а должны всячески горевать-с... А не пялить глаза на красные тряпки-с... коли вы впрямь дворянин-с...
Дарья Савельевна повела носом, желая всхлипнуть, и не успев в этом, удалилась в свою комнату.
Вася оглядел полутемный зал.
Предки с изумлением смотрели из своих золотых рам на развевающиеся за окном красные флаги.
Строй, созданный столетиями, разрушился в несколько дней.
XII. УЛИЧНЫЙ МИТИНГ
Недели через две после начала революции, когда все понемногу утихло, Вася отправился с Францем Марковичем на прогулку.
Был ясный мартовский день, солнце сияло над Москвой, и по голубому небу плыли большие белые облака. По улицам текли ручьи, и, еще голые, деревья садов отражались в огромных лужах. Франц Маркович беспокойно оглядывался по сторонам. Навстречу попалась толпа каких-то мастеровых, они шли с красными флагами и пели марсельезу. Франц Маркович несколько успокоился, услыхав свой национальный гимн, но все-таки он, повидимому, чувствовал себя не в полной безопасности на московских улицах.
На Арбатской площади Вася увидал группу людей, толпившихся у памятника Гоголя. Какой-то человек, прицепившись к памятнику, говорил речь; Васе очень захотелось подойти послушать, но Франц Маркович решительно воспротивился.